Сабля, птица и девица
Шрифт:
— Есть там с краю старое здание под черепичной крышей. У входа охрана не стоит, а внутрь только конюхи ходят. Снаружи на стене надпись «Natalie a de beaux lolos», но это у немцев надписи соответствуют содержимому, а у французов не очень. Внутри должен быть конь.
— Ты видел, что внутри конь?
— Нет, но слышал. Ржет и копытами бьет.
— А это жеребец или кобыла? Какого цвета?
— Стражников спрашивать без толку, а вот конюха я выследил, который этому коню овса задает. Нос у него красный и с прожилками.
—
— Здравствуй, Жан, — за стол к конюху подсели двое иноземцев. Один вроде как не француз, а второй, судя по изогнутой сабле, мог оказаться и вовсе турком.
— Здравствуйте, гости столицы, — нейтрально ответил Жан.
— Я смотрю, ты у короля ведаешь племенными жеребцами? — начал разговор тот, что не француз.
— Где это на мне написано? — недовольно спросил Жан.
— У тебя на плечах дублет из сукна, что выдают дворцовым слугам, а на туфлях пятна конского навоза. По лицу видно, что ты человек солидный и не какими-то мулами занимаешься.
— Это да. И что вам от меня надо?
— Мы приехали издалека. Скоро уже обратно пора. Как вернемся, спросят нас друзья-товарищи, какие во Франции кони у самого короля и у его добрых рыцарей? А нам и ответить пока нечего. Не пускают нас в королевскую конюшню. По справедливости мы бы и рады послушать, что молва говорит, раз уж нам дома на слово поверят. Да только было бы кого послушать.
— Вон оно что. Я уж было заподозрил, что вы какую лошадь украсть хотите.
— Это ты зря. Ты же нас тогда узнаешь, если у себя в хозяйстве увидишь. Тревогу поднимешь. Поэтому мы тут уже доброго вина заказали, а ты нам про королевские конюшни расскажи.
Трактирщик поставил на стол глиняный кувшин и три чистых кружки. Подбежала девушка, поставила огромное блюдо со свиными ребрышками.
— Эк вы основательно к делу подходите, — сказал Жан, — Грех отказать.
— За прекрасных дам! — поднял кружку Вольф.
— За дам! — повторили остальные.
Жан начал рассказывать в том порядке, как обходит подопечных. Лошади, молодняк, жеребцы-производители. Ласка и Вольф внимательно слушали, но ни один конь пока не подходил. Ну жеребец, ну черный, только все под присмотром.
— В последней конюшне, — продолжил Жан, — Живет самый злобный жеребец. Черный как совесть ростовщика. Огромный как африканский зверь элефант. Злобный как сторожевой пес. Его погулять на цепях выводят, а кобыл к нему подводить и вовсе боязно, вдруг еще хребет сломает.
— Породистый?
— Здесь как посмотреть. Но, не будь он хороших кровей, его бы давно продали. На него овса выделяют на троих, да на ремонт конюшни, да на конюхов, да на цепи. Вот старший конюх и не напоминает лишний раз. Ему с такой ситуации сплошная польза.
— Вот это диво так диво. Спасибо, друг, выручил. Будет, что дома рассказать.
— Спасибо за угощение!
Ночь
— Охрана на воротах королевских конюшен следит, чтобы коней не выводили, а людей там каждый день туда-сюда ходят толпы, — начал Вольф, — Каждую лошадь проверят, и верховую, и упряжную, а людей никто не считает, бумаг не спрашивает. Я вчера днем зашел, сегодня вышел. И ты зайдешь. Только надо другого коня искать. И тогда из другой конюшни, не из королевской.
— Почему из другой конюшни?
— Потому что тут охрана умная.
— У императора не хуже была.
— Там нам повезло, что наша птица жила в отдельной башне, которую хуже всех охраняли. Она, если хочешь знать, за периметром стояла. Понимаешь, что такое периметр?
— Я в геометрии такое понимаю, что тебе и не снилось. И в боевом охранении понимаю.
— Ладно. Начнем с того, что я, хоть и вор, но не цыган. Почему я за этот домик зацепился? Потому что там всего один конь стоит, и ни один конюх внутри не дежурит ночью. Так вот, того жеребца, про которого Жан говорил, увести не получится, хотя он там и один.
— Что не так с жеребцом? — спросил Ласка.
— Посмотрел я на него. Это не конь, а бык хороший. Как головой мотнет, так из ушей дым струится. Из ноздрей тоже струйки дыма, как у дракона. Как фыркнет, через раз огонь из пасти вылетает. Внутри конюшни стойло сложено из обожженных дубовых брусьев такой толщины, что когда коня на прогулку ведут, переднюю стенку разбирают, и каждый брус шестеро конюхов вытаскивают. Для прогулки в ящике лежат цепи толщиной в мою руку и железный хомут.
— Похоже, это тот самый, про которого фон Нидерклаузиц просил узнать, кто на нем ездит.
— Никто на нем не ездит. Считай узнал, свои двадцать талеров заработал. Что дальше?
— Попробую с ним договориться, чтобы по доброй воле с нами пошел.
— А сможешь?
— Что не смочь? Ты же знаешь, что я по-лошадиному говорю.
— Одно дело поговорить, другое договориться. Со мной вот поговорить всякий может, а договориться не всякий.
— Строим план, исходя из того, что я с конем договорюсь, — сказал Ласка и тяжко вздохнул.
— Что вздыхаешь?
— Стыдно, Вольф. Я же честный человек, не конокрад какой.
— А кто у татар под Каширой коней угнал?
— На войне у врага за кражу не считается.
— Ничего, друг. После гусекрада конокрад это даже повышение.
— Тогда достань мне одежду чернорабочего, который там навоз вывозит. Какой бы конь ни был, а навоз у него кто-то да выгребает, так и пройдем.
— Навоз? Ты же сын боярский.
— Горожанин ты, Вольф. Навоз это урожай, это жизнь. Крестьяне говорят, хорошая земля навоз девять лет помнит. Говорят, без молока еще можно прожить, а без навоза никак.