“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
— Но ведь твоя жена же сказала, что он в этом признался, когда пришел к вам в дом, — возразил Писсарро. — Он сказал: «Это я сам».
— Комиссару такого объяснения хватило, да и я поначалу не сомневался. Но прикиньте сами: кто станет стрелять себе в грудь, а потом милю идти к врачу? Человек, сводящий счеты с жизнью, так не поступает.
Пятнадцать. Господин невеликих размеров
Через три дня после того, как Люсьен очнулся от своей комы, в пекарню Лессаров явился Тулуз-Лотрек и обнаружил
Даже не поздоровавшись, Анри выудил из жилетного кармана золотые часы и сверился.
— О, ну слава богу. А то я увидел хлеб и подумал, что еще не рассвело.
Люсьен улыбнулся.
— Это не на сегодня, Анри. Сегодняшние давно испеклись. А этим я дам расстояться дважды, второй раз — ночью. Это итальянский рецепт. Называется «фокачча». Хлеб становится плотным, но не тяжелым, его хорошо сдабривать соусами и класть сверху сыр и мясо.
— Для сыра и мяса и французский хлеб превосходно годится. Откуда в тебе эта тяга ко всему итальянскому? Я заметил, ты и картины свои тонко лессируешь, как итальянцы.
— Они же мастера, Анри. Говорят, французов научили готовить итальянцы. Когда Катерина де Медичи вышла за Генриха II, она привезла с собой во Францию целую артель итальянских поваров и возила их по стране, закатывала банкеты и учила народ готовить.
— Ересь! — воскликнул Тулуз-Лотрек. — Наукой признано, что сам Господь наделил французов даром кухни. А когда спустился этажом ниже, проклял англичан тем же.
— Что ж до живописи…
— Ладно, ладно, некоторые итальянцы живо писать умели. — Анри подскочил к печи, загреб горстью пар от вишневого конфи и вдохнул. — Восхитительно.
— Режин завтра положит в круассаны. Попробуй, если нравится.
— Нет, аромата пока вполне довольно.
Люсьен повернулся к последним хлебам на столе и плюхнул их на поднос один за другим.
— Кстати, об аромате. Сегодня ты не так душист, как при нашей последней встрече.
— Да, мои извинения. После недели в борделе перспектива теряется. Я с тех пор вернулся домой и вымылся в собственной ванне без помощи горничной, которая, могу добавить, от меня ушла.
— Ну, если ты не возвращаешься домой неделями и не предупреждаешь… Прислуге нужно платить, Анри.
— Дело не в этом. Я уплатил ей вперед — я же думал, что весь месяц проведу у матушки.
— А в чем же?
— Елдак, — объяснил Тулуз-Лотрек.
— Pardon?
— Я проводил эксперимент. Проверял теорию на основании недавно полученной информации. Искал ей подтверждения. Вышел из собственных спальных покоев au naturel, и горничная подала в отставку не сходя с места. Мне показалось, наигранности при этом было больше, чем следовало. Даме шестьдесят пять лет, она уже бабушка — не могла же она его раньше никогда не видеть.
— Я полагаю, ты при этом был в шляпе?
— Ну разумеется. Я ж не какой-нибудь
— И пребывал, если это не очень личный вопрос, в состоянии готовности?
— Для чистоты эксперимента — да. Я бы сказал, что приближался к двум часам — ну как минимум к половине третьего. Состояния этого, должен заметить, я добился совершенно без ее содействия, ибо в то время она протирала пыль в гостиной.
— И она все равно кинулась наутек? Похоже, тебе повезло, что ты от нее избавился.
— Ну да, старая кошелка отказывалась мыть окна. Боится, изволишь ли видеть, высоты.
— И елдаков.
— По всей вероятности. Но если совсем уж по правде, я привел домой Жибера, чтоб он запечатлел этот эксперимент своей фотографической камерой. Внутри со вспышкой он снимал впервые и переложил порошка магния. Ее ретираде могли способствовать произошедший в результате взрыв и легкий пожар.
— Пожар?
— Un petit peu. — Анри развел большой и указательный пальцы где-то на сантиметр: вот столько пожара-де потребовалось, чтобы отпугнуть горничную.
— Я помню времена, когда ты ограничивал свои эксперименты чернилами и бумагой.
— Это говорит человек, творящий непотребство итальянского хлеба.
— Touche, граф Монфа.
Анри опрометью развернулся и вперился в Люсьена поверх pince-nez.
— Так ты, значит, пришел в себя?
— Мне нужно ее найти, — ответил Люсьен.
— Стало быть, не пришел.
— Да в себе я, в себе. Я должен найти Жюльетт.
— Понимаю. Но если мне будет позволено ненадолго наплевать на тебя, нам нужно поговорить с Тео Ван Гогом.
— Так ты не хочешь мне помочь ее искать?
— Мне показалось, я выразился ясно: в этом отношении мне на тебя временно наплевать. Мы не можем просто ворваться в галерею и устроить ему допрос о том, как умер его брат. Там мои картинки висят — как и твои, полагаю. Но я не знаю, как свести беседу с наших картинок на Винсента и при этом не показаться черствыми.
— Боже упаси, — произнес Люсьен.
— Нам нужно принести ему твою.
— Нет — она не завершена.
— Чепуха, она великолепна. Лучше нее ты ничего не накрасил.
— Мне нужно дописать синий шарфик у нее на шее, чтобы привлекал глаз. И купить еще ультрамарина у папаши Танги.
— Я тебе из мастерской тюбик принесу.
— Дело не только в этом, Анри…
— Я знаю. — Тулуз-Лотрек снял шляпу и вытер лоб платком. — А почему здесь так жарко?
— Это пекарня. Анри, я боюсь этой картины.
— Я знаю, — повторил Тулуз-Лотрек, склонив голову. Сочувственно покивал. — Дело в елде, да?
— Там нет елды!
— И это знаю. Я пытался тебя развеять. — Анри хлопнул друга по спине, и от рубашки Люсьена поднялась туча мучной пыли. — Это будет наш художественный прием. Мы принесем месье Ван Гогу твою картинку и спросим его мнения: стоит добавлять шарфик или нет. Он увидит, что это шедевр, будет польщен, что мы пришли к нему за советом, и ослабит бдительность — а тут я его и спрошу, что привело к смерти его брата.