“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”

Мур Кристофер

— Ну что, у вас, вероятно, есть вопросы, — сказала Жюльетт.

— К примеру, почему вы сидите в шахте? — отреагировал Анри.

— Включая и то, почему я сижу в шахте. — Она продолжала: — Понимаете, мне нужно было, чтобы Люсьен вспомнил свою первую встречу с синью — самую первую, еще когда был маленьким. И я знала, что он вспомнит вот это место, и знала, что его сюда повлечет.

— Откуда? — спросил Люсьен. — Ты знала то есть?

— Я вообще знаю тебя лучше, чем ты думаешь. — Жюльетт еще раз отхлебнула из фляжки и протянула ее молодому человеку. — Тебе сейчас

понадобится.

— Не понимаю, — сказал Люсьен, беря у нее флягу. — Ты знала, что я сюда приходил в детстве? И видел Красовщика? Ты же вряд ли старше меня.

— Ну… я тоже тут была.

— И тоже видела Берт Моризо — всю голую и синюю? — быстро спросил Анри, сильно воодушевившись.

— В некотором смысле, я и была Берт Моризо, голой и синей.

— Pardon? — хором переспросили оба художника, склонив бошки набок, словно сильно озадаченные собачки.

Жюльетт покачала головой, посмотрела в меловую грязь у себя под ногами, подумала, до чего проще было бы сдвинуть время и заставить обоих забыть, что это вообще случилось. Но, увы, не выйдет. Она сказала:

— Отчасти вы правы. Красовщик действительно связан со всеми этими женщинами, этими натурщицами. Но я — не как они. Я ими и была.

Оба ждали. Оба отхлебнули из фляжек, посмотрели на нее, ничего не сказали. Собачки разглядывали Шекспира.

— Красовщик делает краску — мы называем ее Священной Синью, — а я овладеваю моделями. Вселяюсь в них, как дух, управляю ими, а когда Священная Синь попадает на холст, я могу останавливать время, переносить художников туда, где они никогда не были, показывать им всякое, вдохновлять их. Для Моне я была Камилль, для Ренуара — Марго, для Мане — Викторин. Бывала и многими другими — довольно долго. Я была ими всеми. Когда я их покидаю, они ничего не помнят, потому что их там не было. Там была я.

— Вы? — переспросил Анри, которому, похоже, никак не удавалось перевести дух. — Вы были Кармен?

Жюльетт кивнула.

— Да, mon amour.

— Кто… что… что же ты такое? — спросил Люсьен.

— Я душа, — ответила Жюльетт.

— И ты… ты делаешь — что?

— Воодушевляю, — сказала она.

И умолкла, чтобы лучше дошло. У обоих художников сделался такой вид, словно их подташнивало — будто их перегрузили информацией, и теперь ее следовало исторгнуть из организмов. Она-то думала, что откроет им свою природу — вот так, после стольких лет секретности, — и ей станет легче, свободнее. Странная штука, но не стало.

— Вам было бы проще, если б я разделась, нет? Я думала об этом, но валяться голой в темной каменоломне, когда вы появитесь, было бы жутковато. Посмотрите на картину Люсьена — она, кстати, очень мила, — а потом говорите что-то. — Она ухмыльнулась, но это не возымело никакого действия. «Вот жопа же ж, — подумала она, — могло бы получиться и лучше».

— Я в смысле, — произнес Люсьен, — что Жюльетт делает, когда тобой не одержима?

— Я и есть Жюльетт.

— Да,

это вы уже говорили, — сказал Анри. — Но кто настоящая Жюльетт?

— И когда ты сотрешь ей память и убьешь ее? — добавил Люсьен.

«Жопа! Жопа! Жопа! Громокипящая пылающая жопа всех богов на свете!»

Жюльетт поглубже вдохнула и только потом продолжала:

— С Жюльетт все иначе. Ее не существовало, пока я ее не создала. Я — по-настоящему она, а она — я.

— Так вы ее из воздуха сгустили? — спросил Анри.

— Не совсем. Мне нужно с чего-то начинать. Мясо требуется, иными словами. В морге я нашла тело утопившейся нищенки, вылепила из нее Жюльетт и оживила. Я создала ее для тебя, Люсьен, — это же в точности то, чего ты б захотел. Чтобы она была с тобой, идеальная и только для тебя.

— Нет. — Люсьен тер глаза, будто отгоняя вздымавшуюся мигрень. — Нет.

— Да, Люсьен, мой единственный, мой навсегда, — для тебя.

Вид у него был обеспокоенный.

— Так я, значит, драл утонувшую нищенку из морга?

— И в то же время вы были со мной? — добавил Анри. — Вселённой в Кармен?

Люсьен вскочил на ноги:

— Потаскуха!

— Утопшая, дохлая, двуличная потаскуха! — добавил Анри.

— Погодите, погодите, погодите, — сказала она. — Не одновременно.

— Но Анри встречался с Кармен в то же время, что и я с тобой — в первые разы!

— Не вполне в то же время. Я так не умею. Я могу лишь от одной к другой переходить.

— Так для тебя это как пересадка в поездах? — спросил Люсьен. — Вышла из одного, села в другой.

Жюльетт кивнула:

— Можно и так сказать.

— Но так же говорить — ужасно, — сказал Люсьен. — А что с тем поездом, из которого ты вышла? То есть с телом, из которого переходишь в другое?

— Они продолжают себе жить. Из Камилль Моне я перескакивала к другим десятки раз, туда-обратно.

— Но ты же сама сказала, что у Жюльетт нет другой жизни. Она — ты? Что бывает с Жюльетт, когда ты вселяешься в Кармен?

— Она помногу спит, — ответила Жюльетт.

— Когда вы только появились, Кармен со мной жила много недель кряду, — сказал Анри.

— Я же сказала — помногу.

— А когда ты ушла? — спросил Люсьен. — То есть, когда уехала? И разбила мне сердце? Где ты была тогда?

— Винсент был очень талантлив, — ответила она. — Мне уезжать не хотелось. Но не всегда приходится выбирать.

— Ты уехала из Парижа вслед за Винсентом? Как Жюльетт?

— Да, как она. Жюльетт теперь постоянно должна была находиться где-то рядом — все равно, в каком я теле, — поэтому ей и пришлось уехать самой. Красовщик хотел, чтобы Винсент писал Священной Синью. Мне пришлось. Прости меня.

— А Кармен чуть не умерла, когда вы ее оставили, — уныло произнес Анри.

— Так она и делает. — Люсьен сплюнул. — Берет их, использует, потрошит художника, а потом бросает, и они подыхают, даже не зная, что с ними было. Ты ломаешь художников, надрываешь им душу.