Сад наслаждений
Шрифт:
– Гога харашо жизнь нанимает, – добавил Горгия. – Я би тоже на дерево палез, если б на журналистике учился. Там вед адни девачки… Им гавариш – пады суда, а ани тебе – идыот.
Миша Маленький понес дичь: «И я хочу на дерево. К Гоге. В Африку. Вместе будем свистеть… Как соловьи. Димыч, полезем?»
– Я не против, только для начала искупаться хочу. И тебе советую.
Скинул одежду и вошел в воду. Несколько шагов было до воды, но я умудрился по дороге два раза споткнуться.
– Димыч нахрюкался, – сказал кто-то.
Остальные тоже полезли – в
– Медузы! – закричали Ниночка и Верочка.
Таня вошла в море не спеша, вкрадчиво, как кошечка.
– Вада как в тбилисских банях. А мидузами можно как мылом мыться, – заявил Горгия и поплыл брассом, отфыркиваясь.
Комсорг Сашенька заревел по-медвежьи, попытался руками пробить себе дорогу к чистой воде. Шумел и брызгался.
– В Африке большие злые крокодилы! – провозгласил Валерка, снял свои толстые очки, положил их на одежду и нырнул, попытался проплыть под медузами. Это ему не удалось, он вынырнул метрах в пяти от берега, жадно глотнул воздух широко раскрытым ртом и поплыл, смешно махая руками.
Миша Маленький вообще в воду не полез. Он был щуплый и болезный. Ему везде и всегда было холодно. Даже в кавказскую жару. Он говорил: «Мои древние кости согреются только на холме Сион».
За это его иногда звали – «сионист проклятый».
Купались долго. Подныривали под девчонок – пугали. Девушки визжали. Валерка вертелся вокруг Тани. Это мне не нравилось.
Потом вышли из моря, обсушились и опять сели за стол. Я сел рядом с Таней. Обнял ее. Тихонько поцеловал в шею. Она посмотрела на меня нежно. И поцеловала в нос. Засмеялась.
Я сказал: «Что-то Валерка все около тебя вертится».
– Не ревнуй, бесполезно.
– На обратном пути отстанем от всех и посидим на скалах?
– Почему бы и нет?
– Ты что сегодня весь день молчишь? Жизнь прекрасна! И я с тобой.
– Ты милый, но мир на тебе не сходится. Димыч, я болею.
– Аааа.
– Да. Да.
– Но в губы-то тебя поцеловать можно?
– В губы можно, а больше ничего нельзя.
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, дуралей. Я тебя люблю!
– А я – тебя. Жизнь прекрасна!
– Вот заладил.
Сашенька явно перебрал. Громко разглагольствовал: «Да, я – комсорг. А вы все – комсомольцы. Кому вся эта мутотень нужна – что, мне? Мне нужна – баба, а не комсомольская организация. А бабы все кто? Комсомолки. А комсорг – кто? Я. Логично? Димыч, ты у нас по девушкам спец, скажи, логично или нет?»
– Логично, только ты больше из фугаса не пей, а то тебя нести придется.
– А надо будет – и понесешь. Руки не отсохнут.
– Отсохнут.
Тут в спор вмешался Горгия. Он сказал: «Ты, Сашенка, не к Димычу, а ко мне абратись за помощью и саветом. Я тебе дэвушку найду. Хочешь бландинку, хочешь бранетку. Их так много везде, дэвушек. И все камсомолки. Очень нэжные. Только не журналыстки».
Ниночка обиделась за журналисток. Возразила: «Что ты к журналисткам привязался. Они очень умные. Начитанные».
Верочка-Лапочка вторила подруге: «И красивые».
Горгия
Пьяный Валерка задолдонил: «Они будут вас кусать, бить и обижать. Не ходите дети в Африку гулять! В Африке гориллы…»
Миша Маленький влез с комментарием: «В Африку без визы не пускают. А визу хрен кому дадут. Ах, хорошо в стране советской жить!»
Сашенька-Комсорг услышал это и взорвался: «Сионист проклятый! Ты меня не провоцируй! Думаешь, я не понимаю тебя? Думаешь, я глупее всех? Нетушки. Знаю я вас! Умники! Вам не понравилось, вы – тю и нету вас. А я родился в Можайске. Где одни блатари да дебилы. Я русский человек. И учусь на экономфаке Московского университета! И советскую власть люблю… Была бы ваша власть, вы бы меня сожрали. Всех бы нас сожрали».
Тут он перестал говорить, завсхлипывал. Потом посмотрел на щуплого Мишу и добавил: «Ну ладно, Мишан, не серчай, это я так, заврался слегка… Димыч, налей мне красного!»
– Я же говорил, что тебе хватит.
– Ничего не хватит.
Стемнело. Хозяин шалмана зажег две свечи. На них сейчас же прилетели какие-то мушки. Мы пошли в лагерь.
Я шел с Таней в обнимку. Горгия любезничал с Ниночкой и Верочкой. Рассказывал им какие-то байки из своей тбилисской жизни. Сашенька-Комсорг шел один, бормотал про себя. В темноте он был похож на большую белую колонну. А Миша Маленький завел с Валеркой бесконечный спор о том, кто лучше думает – математики или физики (Валерка был с физфака.)
– У математиков мозги закомпостированы, – нападал Валерка.
– Зато мы можем логично думать, – парировал Миша.
На середине пути мы с Таней действительно отстали. Нашли ровное место на корявых, поросших водорослями, скалах. Сели. Смотрели на ночное море, напоминающее огромную чернильницу. В лагерь пришли, когда горизонт был светлый и первые золотисто-розовые лучи Солнца уже осветили вершины гор. Я пошел в наш коттедж, где жил в одной комнате с Валеркой, Мишей, Сашенькой и Горгия. Таня ушла в свою комнату.
– Ниночка и Верочка, – рассказывала она потом. – Дрыхли без задних ног.
И вот что странно – когда мы входили в лагерь, с большого дерева, стоящего недалеко от ворот, доносился свист и слова популярной тогда песенки: «А меня укусил гиппопотам, я от него на дерево залез, и вот сижу я здесь, а нога моя там, гиппопотам уходит в лес».
Кто-то пел и свистел. Неужели Гога? Надо будет его завтра спросить, подумал я, засыпая. Но так и не спросил.
«Завтра» наступило неожиданно быстро. Как будто ты положил голову на подушку, а через мгновение – уже надо вставать. Миша Маленький разбудил всех – надо было идти на физзарядку. Я не пошел, зная, что за это может последовать наказание – внеочередной наряд на кухню или что-либо другое в этом роде. Советская система все, что могла, превращала в подобие армии или тюрьмы. Студенческая жизнь в спортлагере не была исключением. Никаких результатов это неослабевающее давление не приносило, зато жизнь отравляло. Возможно это и был главный результат.