Сад Поммера

Траат Матс

У Карла нет больше ни одного желания, его мысли расплываются, мутнеют и превращаются во что-то изначальное, из которого родилось многое, если не все, — в сон. Огненное колесо останавливается, распадается, красные спицы разлетаются, дорога его боли растекается во что-то грязное-серое, как тающий снег; молодой учитель спит тяжелым, болезненным сном; под горячей головой на соломенную подушку тянется сладковатая слюна…

Он просыпается в темноте. Из окна сочится в комнату темно-серый призрачный свет, во рту сухо, голова гудит. Тихо, никого в комнате нет. Карл не сразу понимает, где он и какое время сейчас — утро или

вечер. Долго смотрит он на брезжущую в окне сумеречную полосу, пытаясь определить, где лежит. Наконец это удается, мир в его сознании медленно обретает действительные пределы; безучастно и тупо смотрит Карл в бархатно-густую темноту, пока в голове его не оживают снежный вечер и дорога. Как маленький ребенок, ощупывает он по очереди руки и ноги и радуется, когда ощущает в них жизнь, медленный, вялый ток крови. Он собирается с силами, ведь сон как взрыв разбросал, раздробил его и залил кроваво-красным беспамятством.

Дверь скрипит, кто-то входит.

Немощная, бессильная мысль наконец обретает силу, так что он может сказать вошедшей в темную комнату матери:

— Пи-ить хочу!

Кристина подходит к постели с кружкой молока. Здесь, в углу, спала и дочь, вначале тихо, ушедшая в себя, потом — бормоча немецкие и латинские стихи. Теперь здесь сын, их надежда.

Карл одним духом опоражнивает кружку.

— Хочешь еще?

— Нет.

Мать пробует прохладной ладонью его лоб.

— У тебя жар, — заботливо произносит она и идет согревать чай.

Карл пьет горячий малиновый чай и сменяет три рубашки, мокрые от пота, просит мать сделать согревающий компресс на грудь, однако жар не уменьшается. К утру он, потный и измученный, впадает в дремоту, но днем ему опять плохо, капельки пота поблескивают на лбу, лицо становится по-птичьи острым. Отец с матерью пробуют все средства, какие знают.

Так продолжается три дня. Затем Поммер запрягает лошадь в телегу: он не уверен, что везде проедешь на санях, — и уезжает к приходскому врачу.

Доктор — человек дружелюбный, у него черные усы торчком и бугристое лицо. Не дослушав до конца учителя, он надевает серое полосатое пальто, как будто ожидал с нетерпением, что за ним приедут, берет свой саквояж и выходит вслед за Поммером. Подробности он выслушает дорогой, времени на это хватит.

И вот в Яагусилла привозят доктора, чудаковатого человека, который, по словам людей, режет маленькими ножницами в своем кабинете лягушек и кузнечиков и за это чуть ли не достоин презрения. Он сидит в узкой убогой каморке перед постелью больного, словно маг: Кристина и Поммер готовы исполнить любое его желание. Но у доктора никаких желаний нет. Он выстукивает и выслушивает грудную клетку их сына, тот присел на постели, бледный и такой худой, что у Кристины слезы подступают к глазам, когда она смотрит на Карла. Она еле сдерживается, хотя знает: ничто не злит мужа так, как плач.

Доктор выслушивает молодого учителя долго, тщательно, и у Поммера уже рождается злое сомнение: разбирается ли вообще в своем деле этот вежливый и любезный человек. Если бы он знал и разбирался, ему давно бы все было ясно. Совсем как в школе: если ребенок слишком долго корпит над задачей, известное дело — ничего толкового не выйдет. И доктор теряет в глазах Поммера большую долю своей значительности и блеска.

Наконец врач закончил осмотр, он велит Карлу надеть рубаху и

подходит по полосатому половику к столу, что стоит у окна. Он озабочен и молчалив, и по всему его виду, по тому, как он разбирает трубку и кладет в саквояж, Поммеры догадываются, что дело нешуточное. Доктор закрывает саквояж, повернувшись спиною к родителям больного, и выглядывает в окно. По грязному двору бредет нахохлившаяся рыжая курица, что-то клюет, поднимает голову и тупо смотрит желтым глазом на окно бани.

Лекарство? Какое лекарство он может вообще прописать? Но что-то должен же он им посоветовать, этот человек с бугорчатым лицом — здесь, за неуклюжим самодельным столом.

Поммер думает, что все, что предложит врач, — то же самое, что знает и он сам. Нет ничего лучше лесных трав, хворь идет от природы, и природа же ее излечивает.

Да, простуда, но почему же доктор так озабочен?

Чтобы организм смог противостоять болезни, надо поднять аппетит больного. И доктор говорит о красном вине: одну столовую ложку перед едой.

И опять клин клином выбивают, думает Поммер.

На обратном пути, под дорожную тряску, доктор говорит Поммеру точнее, что это за болезнь.

— Чахотка, — произносит он.

XXV

Поммер заходит поговорить с мызным садовником и спрашивает у него листья алоэ для больного. Садовник охотно дает, только говорит, что от одних листьев проку мало, пусть Поммер возьмет лучше целое растение, у него здесь алоэ много, их можно вырастить и еще, когда кончатся. И вручает учителю целый горшок.

Дома Поммер с Кристиной принимаются готовить лекарство. Берут большую банку меда, Кристина смешивает с медом несколько яиц прямо со скорлупой. Поммер обрывает листья алоэ, оставив лишь несколько на верхушке, обрезает колючки, размельчает сочные листья и перемешивает все в банке.

Эту смесь дают больному. Жар у Карла понижается, но он изнурен и слаб. Правда, временами он чувствует себя вполне бодро. В эти минуты и часы он сидит на постели, опустив ноги, читает газету или просто думает. Оборванный стебель алоэ в горшке на окне, зеленые листочки торчат на верхушке; растение напоминает пальму в роще, где-нибудь в пустыне.

От алоэ и меда у больного горьковато-сладкий вкус во рту. Но если он хочет выздороветь, надо спокойно переносить все. Яйцо и пальмовая ветвь — в них сила и крепость.

Кристина пробует лоб сына и удивляется, что кожа у него сухая и гладкая; раньше она не замечала это. С волнением слышит она резкий сухой кашель Карла и спрашивает, не колет ли в груди. Карл хмуро качает головой, совсем так же, как старый Поммер, который не переносит ее жалоб. И мать умолкает. Но что еще может она сделать, как только спрашивать и слушать? И давать самодельное лекарство, несмотря на то, что сын противится.

Все делают, что только могут.

Однажды вечером, перед заходом солнца, в баню заходит Пеэп Кообакене, приветствует всех и спрашивает о здоровье молодого учителя. Распахивает полы своего вечного кожуха, от которого пахнет ветрами, навозом и весенней почвой, как от лона земли, и вынимает из кармана пиджака большую граненую бутылку.

— Барыня велела передать. Узнала о твоей болезни. — озадаченно говорит скотник. Для него этот дар так же непонятен, как и те доски, что послали в школу осенью.