Сад Поммера
Шрифт:
Да нет, кто же этого хочет, никто не ратует за тьму, как-никак идет последний десяток девятнадцатого века. Их беспокоит только, что Поммер как будто ест эти стекла вместо хлеба. Откуда бедной маленькой волости брать на них деньги?
Целый рубль за стекло, нет, это много.
И снова посеяно сомнение.
Неужели этих стекол вообще так много было нужно, кто же их побил?
Поммер ничего не может показать или доказать.
Если он не может объяснить, доказать такие простые вещи, как же он вообще что-либо доказывает, особенно детям, которые во много раз моложе этих волостных мужей.
Далее
Парламент от шестидесяти семи хуторов.
Поммер еще пытается объяснить, но это напрасный труд, — кроме Пеэпа Кообакене, никто его не слушает. Но у Кообакене нет своего, унаследованного хутора, потому много ли стоят его слова?
Да и что может он сказать? Повторить опять старое, что он-де любит всей душой свет, потому как северная зима длинна и темна, а в хлеву всегда полумрак? Будь это в его силах, он накупил бы воз стекол, так что школьному наставнику хватило бы надолго. Да, взял бы он свою навозную телегу, очистил бы как полагается, настлал соломы, чтобы стекла не испачкались.
Пеэп усмехается.
Сход выборных минует вопрос о стеклах для ламп, оставив без внимания квитанцию Поммера, и приступает к стеклам для окон.
Сегодня день стекла, «стеклянный» юрьев день, если можно так выразиться.
Девять серьезных, богобоязненных глав семей, в том числе и тщедушный писарь, застревают в вопросе об оконных стеклах.
Уж не хотят ли они в апрельских сумерках тихонько постучаться в окно к какой-нибудь пригожей деревенской девушке?
Еще бы! От этого отказался бы, наверно, только старый Кообакене.
А что бы сделал Яан Поммер, суровый учитель?
Об этом следует подумать.
Что если бы весь сход выборных, во главе с ражим красномордым волостным старшиной, пошел на гулянье к девушкам? По росистому лугу, к первозданно пылающему закатному небу, в домотканых штанах, засученных выше колен, побритый, с волостным старшиной при его бляхе с цепью на шее. По велению бурлящей крови. Через пригорок, где, как земля обетованная, светится оконце Маали или Эллы. И в конце вереницы плелись бы вечно сонный Кууритс и писарь со своей трясучей головой… Ступайте тихо, чтобы не проснулись собаки! Волостной старшина предостерегающе помахивает перстом…
Еще два рубля сорок копеек. За оконные стекла Поммеру.
Рука писаря с квитанцией повисает над столом как вопль о помощи.
Один из выборных, Юхан Кууритс, сладко зевает. Пора национального пробуждения прошла, ничто не тревожит его сна. Разве что гомон выборных; как говорится, нашла коса на камень.
Что? Как так? Почему волостные деньги столь щедро сыплются в карман Поммеру?
Пусть школьный наставник приведет свидетелей, кто разбил названные окна. Зимой, когда Поммер очередной раз просил здесь вспомоществование, сход выборных позволил вставить только два новых стекла.
Поммер не согласен. А кладовка, спальные комнаты, нужник! Нельзя же там передвигаться ощупью. Дети, приехавшие издалека, целую неделю живут в школе, это их дом, нельзя их держать в темноте, и забивать окна досками нельзя.
Кообакене снова ерзает на скамье, ему жарко, надо
Да, все свет, все тот же свет.
Были худые времена, когда дома стояли темные, все в дыму, ни окна, ни трубы. Теперь и то и другое давно уже есть, но служители тьмы хотят заделать окна. Старый скотник рассержен. Даже помещик без звука ставит в батрацких домах новые оконные стекла, даром что он враг света и эстонского народа.
Волостной старшина бьет кулаком по столу. Тихо!
Пусть сам Поммер расскажет по порядку, может ли он объяснить, как разбились эти стекла. Назовет ли он поименно — тех, кто это видел?
Школьный наставник удивлен. Дети видели, жена тоже.
Дети не в счет, они несовершеннолетние и не могут быть свидетелями, говорит волостной старшина.
Но это же не суд.
Нет, конечно, это сход выборных, не суд, но когда-то ведь необходимо дознаться правды, вывести ее на белый свет. В школьном доме есть и еще одно окно, потаенный глазок школьного наставника, пробуравленная дыра. Не туда ли вставлены остальные стекла, те, которые волостное правление не заказывало зимой? Пусть Поммер помнит, что этот глазок сделан самовольно, из волостного бюджета на него не определено ни копейки. Если Поммер не в силах воспитывать детей достойными людьми, не подглядывая за ними исподтишка, не должна же из-за этого страдать волость. Закон ясно говорит, что школьный наставник пусть нанимает себе помощников за свой счет.
Наша волость маленькая и бедная.
Так-то — сход выборных застрял в оконном стекле.
— Утвердить! — вдруг рявкает в гуле голосов Якоб Патсманн. До сих пор он сидел смирно, но вот не выдержал; разговор о стекле осточертел ему до смерти.
Его слова подливают масла в огонь. Волостные представители кричат чуть не в голос.
— Ежели тебе деньги девать некуда, утверждай! — орет Краавмейстер.
И всегда-то деньги причиняют им головную боль. Два предыдущих волостных старшины ушли из-за больших растрат. Волость уже не первый год таскается с ними в суд, требуя возврата денег.
«Маленькая и бедная волость» судится со всеми — даже до самого Сената доходит. А суд тоже стоит денег.
Выборные что-то объясняют наперебой, но рука писаря снова поднята, и в ней — квитанция за стекла.
— Два стекла оплатить! — наконец машет рукой волостной старшина, и бумажка падает на ворох других.
Плата за керосин?
Поммеру еще в прошлом году было сказано, что керосин он должен оплачивать из своего жалованья. Это решение схода выборных, оно внесено в книгу протоколов.
Писарь Хырак с готовностью берет толстую, густо исписанную черными чернилами книгу. Вот, смотрите, здесь стоит 27 июня прошлого года.
Писарь читает и, потупившись, замирает. Решение есть, но о Поммере и керосине ни слова. Хырак потирает лоб, он у него высокий и сухой, излучает свет. Лоб будто у пророка, он светился бы даже в темноте, если бы натереть его, скажем, тонким слоем фосфора.
Человек среди бумаг, моли и забот непременно должен излучать свет. Это же местный мудрец и летописец, который знает три языка.