Сад вечерних туманов
Шрифт:
– У меня нет намерения этого делать! Разве Фредерик не сообщил, почему я хотела увидеться с вами?
Садовница отрицательно мотает головой.
– Вы тут прежде бывали? – спрашиваю.
– Один раз, когда мистер Фредерик захотел, чтоб я поработала у него в садах. Он привез меня просто посмотреть…
– Наверное, ему хотелось, чтобы вы увидели, на что его сады не должны быть похожи.
– Так чего же вы хотите от меня? – снова задает она тот же вопрос, со звяканьем перебирая рукой ключи в кармане.
– Вы
Она вытаскивает руку из кармана.
– Я хочу, чтобы вы восстановили сад таким, каким он был прежде.
Она бросает на меня взгляд:
– Я не спец по японским садам.
– Я спец.
– Тогда я вам без надобности.
– Мне требуется кто-то, кто будет выполнять мои указания, надзирать за рабочими.
– У вас есть изначальные планы этого места?
– Все они вот тут, – я касаюсь своего виска. – Всё тут.
Видя, что она колеблется, говорю:
– Пройдемте. Я дам вам представление о том, что нужно будет сделать. Вы сможете решить, устраивает вас эта работа или нет.
Мне придется выкорчевать воспоминания из почвы, в какой я их схоронила. Однако разве не этим я занималась всю прошлую неделю?
– Вон та кромка берега, по ту сторону… вы видите? – спрашиваю я, когда мы подходим к пруду. – Ее надо привести в порядок, четче обозначив слой за слоем: у берега должен быть такой вид, словно волны накатываются на пляж. И проредить лапы лотосов. Пусть вода дышит.
Чем глубже мы забираемся в сад, тем холоднее становится воздух. Я указываю Вимале на то, что мне хочется изменить. Ненадолго останавливаемся у каменной чаши: ее стенки совсем заросли мхом. Помню утро, когда я склонилась над ней и посмотрела через промежуток в кустах на горы. Сейчас вид загораживают ветви, выросшие над выемкой. Гор больше не видно, и на какой-то миг я усомнилась – а там ли они еще?
– Срежьте эти ветки, – показываю ей, насколько велика должна быть выемка. – И отчистите чашу.
– Полагается, чтоб у японских садов имелась какая-то тема, это так? – спрашивает Вималя.
Я киваю:
– Садовник непременно пробудит воспоминания об известном виде или создаст определенные ощущения – уединения, покоя или настроения поразмыслить.
– Так вот: здесь я не вижу никакой единой, всеобъемлющей темы. Мне это кажется странным. И все же мне каким-то образом знакомо, – говорит она. – Такое впечатление, будто я узнаю разные картины, которые были сотворены заново, но никак не могу определить, какие именно.
Очень и очень немногие из посетителей когда-нибудь заговаривали об этой стороне сада Аритомо.
– Итак, – говорю, – вы заинтересованы помочь старой женщине привести в порядок ее сад?
– Мой дед когда-то работал здесь… Каннадасан.
– Мы вместе работали.
– Когда я еще была маленькой девочкой, он, случалось, рассказывал о вас. Я про все про это позабыла,
– Возьмите деда с собой, когда приедете в следующий раз.
– Он умер несколько лет назад, – сказала она. – Он часто говорил о японском садовнике: как он спас его от принудительных работ на строительстве бирманской железной дороги.
Плечи ее поднялись и опустились вместе со вздохом.
– Хорошо. Значит, так: я помогу вам привести сад в порядок. Будет о чем рассказать детям, когда время придет. Только я не смогу быть здесь все время.
– Вам достаточно будет контролировать, что ваши люди следуют моим распоряжениям. Я составлю список того, что необходимо сделать. Вы можете приступить безотлагательно?
– Сколько времени вы пробудете здесь?
– Не знаю. Не очень долго.
Когда через полчаса мы возвращаемся к пруду, она останавливается и оглядывается вокруг.
– Судя по тому, что вы мне рассказали, здесь все дело в эстетике, верно? Я имею в виду сад.
– Конечно же, нет. Сад должен запасть вам в душу. Он должен изменить ее, опечалить ее, ободрить ее. Он должен заставить вас принимать недолговечность всего в жизни. Миг, когда последний лист должен вот-вот упасть, оставшийся лепесток вот-вот облететь – этот миг вбирает в себя все прекрасное и горестное, что есть в жизни. Моно-но аварэ, как называют это японцы.
– Какой-то нездоровый взгляд на жизнь.
– Мы все умираем, – говорю. – День за днем, секунда за секундой. Каждый вздох, который мы делаем, истощает те ограниченные запасы, с какими все мы рождаемся.
Я вполне понимаю: ее не интересует такая тема, как смерть, она, как и великое множество молодых, убеждена, что к ней она никакого отношения не имеет.
– Я смогу приступить завтра, – говорит она. – Я должна идти: у меня есть еще один сад, о котором надо заботиться.
– Уверена, дорогу к выходу вы легко найдете. И не забудьте вашу собаку.
Вималя ушла, а я стою у кромки пруда и долго провожаю ее взглядом. В голове я вновь слышу голос Аритомо: «Делай все правильно, и сад сам все запомнит». Все эти годы я порой задумывалась: отчего он никогда не хотел передать свои мысли бумаге, отчего так боялся, что его идеи украдут и воспроизведут. Проведя долгое время вдали от Югири, я сейчас начинаю понимать, по-настоящему понимать, что у него было на уме. Уроки воплощены в каждом дереве, в каждом кусте, в каждом виде, которым я любуюсь. Он был прав: я вверила все, чему он меня учил, своей памяти. Вот только сосуд пошел трещинами. Если я не запишу всего этого, кто окажется способен расшифровать его указания, когда я уже буду не способна довести их до чьего-либо понимания, когда сама я не смогу больше понимать, что говорю?