Садовник (история одного маньяка)
Шрифт:
Она говорила быстро - сбиваясь, захлебываясь собственными словами, как горьким питьем…
А на Эда упала стена.
Он вдруг увидел все заново: короткое платье, яркий макияж, красные ногти… И кричащую юность, и заостренные черты лица, и глаза, как в лихорадке, - большие испуганные глаза ребенка…
Он схватил ее за руки. Инстинктивно. Желая то ли удержаться за нее и не упасть самому, то ли удержать ее от чего-то еще, что, будучи сказанным, окончательно разрушит его чудо, уже почти случившееся… Эд сжимал ее руки и смотрел на нежную кожу в локтевых сгибах, покрытую шрамами
И чувствовал, как огромная и беспощадная волна поднимается выше, захлестывает его и тащит куда-то вниз. Глубже и глубже…
Если бы он ничего не запомнил! Если бы милостивая память унесла за край сознания все, размытое как в бреду!…
Но случившееся въелось в него навечно. Как собственное имя. Как запах молока. Как цвет ее волос.
Он понял, что все еще держит ее. Но не там и не так. Его руки хотели быть совсем в другом месте. И Эд позволил им скользнуть на горло девушки.
Ее глаза стали просто огромными, но ужаса в них не было (почему? ведь должен быть!). Пальцы сжимались и сжимались. Это могло быть детской игрой или любовной забавой - вот сейчас он отпустит ее, и она будет долго смеяться, растирая затекшее горло, и они наконец поцелуются…
Но время шло, мгновение за мгновением, и ничего не менялось - удавка сжималась, а Эд смотрел, дрожа от натяжения… И боялся порваться…
Вдруг в ее глазах промелькнуло странное выражение (благодарности?)… и они начали наливаться кровью. Больше. Больше! Пока не превратились в багровые выкаченные шары, оплетенные венами (откуда столько крови? и почему в глазах?). Это было до того страшно, что он рухнул с ней на землю, не в силах расцепить судорожно сведенные пальцы. Тело дернулось, как игрушка, у которой кончился завод, и замерло. Запах подсказал - она обмочилась. И не только.
Эд отчаянно рванулся и сумел-таки освободиться от ее горла. Оскальзываясь, он отползал все дальше, пока жухлая трава не заслонила ее. И сразу же почему-то почувствовал острую необходимость увидеть ее опять - убедиться, что весь этот бред не случился в ночном кошмаре. Он привстал. Сквозь частокол сухих колосков в ярком свете луны проступило черно-фиолетовое платье и светлые волосы… На белом горле отпечатались его пальцы. Ее потемневшее и слегка распухшее лицо смотрело прямо на него своими жуткими глазами…
А после он тащил ее, неожиданно потяжелевшую, как она тащила свою сумочку… Поспешно, за ближайшие кусты, словно надеясь, что если он хорошо ее спрячет, то можно считать, что ничего и не было…
Возвращение из парка он почти не помнил, а от дальнейшего остались обрывки.
Он вернулся в бар, расплатился с барменом. Руки уже не дрожали (почему теперь - не дрожали?!)… Он цеплялся за знакомые лица и пытался с кем-то заговорить. Но горло не слушалось, даже болело, будто он душил не ее, а себя… Ни мужика за стойкой, ни его трости не было, и это страшно расстраивало - внушало подозрение, что раз в мире что-то изменилось, то и все остальное случилось на самом деле…
Эд был уверен,
Как ни странно, ожидание возмездия совершенно не помешало ему выспаться и привычно взяться за работу. Продираясь сквозь массивы кода, он с холодной отстраненностью удивлялся, как у него получается это - выстраивать логику, замыкать циклы, отслеживать ошибки… Позже он отправился за сигаретами, и во дворе его остановил сосед - хотел поделиться бутылкой. Эд отмахнулся. После сигарет он купил молока и хлеба. Прогулялся в толпе. И везде, глядя в людские лица, никак не мог понять: как они все не замечают, что вчера он стал убийцей!…
Но минула неделя. И еще одна. И еще. И, наконец, пришлось признать: юную наркоманку просто никто не будет искать. А если и будет, то не слишком упорно. Даже обнаружение тела не грозило ему чем-то серьезным. Да, была здесь вчера такая. Часто у нас ошивалась. Ушла с кем-то. С кем? Незнакомая морда, да и разглядывать некогда было - работа… И все.
Он остался невидим, и никто никогда не узнает, что сломал этот нерасцветший цветок именно он…
Но все-таки Эд решил уехать из города. Не столько из страха (мысль, что его найдут, как-то быстро перестала тревожить) - просто было невыносимо бродить по улицам и думать: здесь она могла жить, на этой скамейке - болтать со школьными подругами, а на этой площади танцевать тогда, в мае, на большом рок-концерте… Или еще хуже - они даже стояли перед сценой в шаге друг от друга.
Удивительно - чувство вины совсем не тяготило его.
Поначалу Эд боялся, что увидит цвет ее волос на другой, и это вызовет приступ паники. Ничего подобного!
Главным воспоминанием оставался горький цветочный запах. И лишь иногда всплывало фиолетовое платье и руки со следами уколов.
По-настоящему, до боли, его мучило только одно - то, каквсе случилось: залитые кровью глаза, обезображенные черты и дергающееся в последней судороге тело, такое неожиданно некрасивое… Именно это заставляло Эда с криком просыпаться по ночам.
И тогда его посетила мысль, что лучшее средство от этой паранойи - уехать…
Как выяснилось теперь - два года спустя, мысль была крайне неудачной.
Эд замер. Часто беззвучно дыша, фиксируя свою цель - как зверь на охоте.
Девушка стояла к нему спиной, с букетом и курткой под мышкой, застегивая джинсы. Ее светлые волосы падали на лицо, и нежный серебристый пушок очерчивал шею. Какую-то секунду она не замечала чужого присутствия, и Эд наслаждался этим тихим безраздельным обладанием… А потом она обернулась, все сломав.
Эд был потрясен. Настолько, что не мог пошевелиться. И снова смотрел в ее глаза - чистые, без крови… Это она! Его страсть. Его предназначение. И, черт возьми, она была так же молода, так же прекрасна!…
Ее рот распахнулся для крика, но выпустил лишь дыхание. Странный мужчина, подглядывавший за ней, просто молчал. Может, он не опасен?… Кричать казалось стыдным. И она решила проскользнуть мимо, не замечая его совершенно безумного взгляда и того, что слева и сзади - кусты, справа - вода. А прямо - он.