Сафьяновый портфель
Шрифт:
Об "антиках" Бонз говорил с нескрываемым благоговением, и на его лице было счастье, то самое счастье, которое испытывает скупец, преодолевший наконец свою скупость и щедро поделившийся собранными им несметными сокровищами с друзьями или близкими. Даже обычно свойственная ему улыбка и та переставала быть конфузливой, а превращалась в широкую и ликующую.
– И все эти шедевры были сделаны неизвестными мастерами на примитивнейших станках, - торжественно сказал Бонэ.
– У кочевников весь станок состоял из двух укрепленных на земле колышками шестов, а в мастерских шаха ковроткачи работали на вертикальных станках из двух вращающихся валиков, соединенных
– Пока я понял только одно, - сказал Косачевский, допивая третью чашку густого, почти черного чая.
– Да?
– подался вперед Бонэ.
– Причина всех бед Российской империй заключается в том, что у нас должным образом не налажено ковроткачество.
Бонэ мгновение растерянно смотрел на невозмутимого Косачевского, а потом осторожно улыбнулся.
– Шутите?
– Шучу, - согласился Косачевский.
– Но хотел бы все-таки задать вам один весьма нешуточный вопрос. Какую роль в ковровой империи Елпатова предназначено играть вашему покорному слуге?
– Я сказал Елпатову, что вы специалист по туркменским коврам.
– Мда, - хмыкнул Косачевский.
– С таким же успехом вы могли бы выдать меня за китайского богдыхана, шпагоглотателя или чемпиона по боксу.
– За китайского богдыхана?
– переспросил Бонэ и с некоторым сомнением посмотрел на Косачевского. Нет, на китайского богдыхана его гость похож не был.
– Елпатов сегодня уехал в Петербург и вернется не раньше как через неделю, - сказал он.
– За это время можно будет вас немного поднатаскать. В конце концов, не боги горшки обжигают и не ангелы коврами торгуют.
– И с богами, и с ангелами вы, разумеется, правы, - согласился Косачевский, - но срок не столь уж велик. Как вы считаете?
Бонэ подумал, внимательно разглядывая чайную ложечку, будто именно в ней и был ответ на заданный ему вопрос, и сказал:
– Надеюсь, что уложимся, Леонид Борисович.
На следующий день после совместного завтрака Бонэ повел Косачевского в расположенную в полуподвале торгового дома большую с низким потолком комнату, стены которой были сплошь увешаны коврами различных форм и размеров. Рулоны со скатанными коврами штабелями громоздились на полу.
Забранные редкими решетками пыльные окна слабо пропускали солнечный свет, и Бонэ зажег электрическую лампу.
У него было торжественное и благоговейное лицо жреца, который готовится к священнодействию.
– Если в живописи или скульптуре проявляется неповторимая индивидуальность личности того или иного мастера, будь то Репин, Рафаэль или Роден, назидательно сказал он, - то в коврах, кружевах и вышивках воплощается своеобычность всего народа, его гений, традиции, культура, национальный характер, история, родная ему природа. Здесь мы имеем дело с мастером, у которого тысячи рук, но только одно сердце.
Он подвел Косачевского к расстеленному в дальнем углу помещения большому ковру.
Ковер был не из тех, что привлекают к себе внимание красками или необычностью рисунка. Ковер как ковер. Бывают и хуже и лучше. Почему Бонэ остановился на нем?
Косачевский с легким любопытством разглядывал этот ковер, выдержанный в красно-коричневых тонах, образующих довольно гармоничный колорит.
Цветовая гамма складывалась из красных и коричневых цветов различных оттенков, с которыми соседствовали синие и белые. Ковер был покрыт геометрическим орнаментом. Его центральное поле заполняли ряды повторяющихся восьмиугольников - гелей. Бордюр состоял из магического амулетовидного орнамента, который, как объяснил Бонэ, вместе с общим красным
Косачевский молча всматривался в ритмичный, чем-то завораживающий орнамент, пытаясь проникнуть в замысел тех, кто его создал. Молчал и Бонэ.
– А теперь, Леонид Борисович, зажмурьте глаза! Зажмурьте на минуту!
Косачевский закрыл глаза, и тут случилось одно из тех маленьких чудес, которыми так богата наша обыденная жизнь: он увидел бесконечные, уходящие вдаль ряды морщинистых от ветра, похожих один на другой, унылых барханов, красное солнце, бурое, тусклое марево, растопившее в себе линию горизонта, белых верблюдов, задубевшие, коричневые лица кочевников и синь воды маленького оазиса. Все это было до предела реально, почти осязаемо.
– А ведь вы волшебник, Александр Яковлевич!
– Немножко, - сказал довольный Бонэ, который, видимо, уже не раз демонстрировал этот фокус.
– Но настоящие кудесники все-таки те, кто создавал этот ковер. Вот он, мастер, у которого тысячи рук, но одно сердце. Вы, конечно, можете относиться к моим словам с долей скепсиса, и я готов вас понять. Но все же поверьте мне: ковроделие - феномен народной жизни и народного творчества. Ковры - те же древние рукописи. При изучении их многое может почерпнуть для себя не только искусствовед, но и историк, этнограф, психолог, живописец и даже врач... Не улыбайтесь, Леонид Борисович! Врача я упомянул отнюдь не случайно. Хорошо известный вам профессор Бехтерев, светило первой величины, глубоко убежден, что умело подобранная гамма цветов более благотворно влияет на нервную систему человека, чем иные микстуры и пилюли. В связи с этим, мне говорил Мансфельд, один из ассистентов профессора Бехтерева занялся изучением цветовых гамм восточных и европейских ковров. По его мнению, красочные ковры делают людей более жизнерадостными и оптимистичными. Убежден в его правоте. Кстати говоря, не кому иному, как великому Ломоносову принадлежат слова: "Много утех и прохлад в жизни нашей от цветов зависит".
– Все, сдаюсь!
– поднял вверх руки Косачевский.
– А я никак не мог догадаться, где вы черпаете свою жизнерадостность. Оказывается, здесь, на складе ковров.
В тот же день Косачевский получил некоторое представление о ковроткачестве, об узлах сеннэ и гиордес, которыми пользуются при изготовлении ковров в различных странах, о плотности ковров и о том, что ковры кочевников Туркестана и Закаспийской области были самого разного назначения. Остов кибитки кочевника опоясывался поверху ковром "иолам", который не боялся ни ветров, ни дождей. Вход в кибитку завешивался ковром под названием "энси", украшался же этот вход "капуннуком".
На следующий день Косачевский узнал об иомудских туркменских коврах с их часто встречающимся орнаментом в форме так называемой "иомудской елки", о широко известных в России и за границей текинских, которые делали женщины туркменского племени текке в Ахал-Текинском, Мервинском и Пендинском оазисах; о керкинских коврах с их разбросанными по диагонали красными, синими и зелеными прямоугольниками - гелями; кизил-аякских, башкирских и эрсаринских.
Бонэ, видимо, был неплохим педагогом. Во всяком случае, Косачевский довольно быстро освоил особенности колорита и орнамента каждого из этих видов ковров, формы их гелей и теперь при случае мог блеснуть такими профессиональными терминами для обозначения деталей узоров, как "бараньи рога", "лапы беркута" и "эрсаринские трилистники".