Сага-фэнтези о Синдбаде-мореходе и его друге Ибн-сине
Шрифт:
— Какая несправедливость, — воскликнул Синдбад, — Вокруг нас простирается чудесная, богатая страна, а людей нет! Хотя, в иной пустыне, где совершенно невозможно жить, их подчас скапливается чересчур много…
Ибн-Сина оживился.
— Совершенно с тобой согласен.
Синдбад продолжил рассказ:
— …Однажды, во время своего очередного путешествия судьба забросила меня в пески. Один, без корабля, экипажа, воды и провианта, я оказался посреди раскалённой пустыни. Подо мной был лишь мой верный конь. Помнится, в тот момент я спасался бегством от шайки головорезов,
Поэтому, в отчаянии, я решил найти спасение в песках. И преследователи отстали, не рискнув последовать за мной в это адово пекло. Я обрадовался, но вскоре понял, что напрасно, ибо осознал, что сбился с пути и заблудился в барханах. Я потерял дорогу назад, не знал, куда направить своего коня, что бы вырваться из жарких песчаных объятий.
Прошло несколько дней, а я всё блуждал по бесконечным барханам. Последняя лепёшка была доедена и вода из небольшого кувшинчика допита. Вскоре лошадь моя пала от истощения и я побрёл пешком, совершенно не представляя, куда иду.
Возможно, я так и сгинул бы посреди пустыни навсегда, но меня спасли туареги — загадочные жители раскалённых песков. Эти разбойники сначала обобрали меня до нитки, а затем сжалились, напоили, накормили и взяли с собой в своё стойбище.
Я прожил среди них месяца два-три, пока они не пристроили меня к одному из своих караванов, идущих в один большой приморский город на побережье океана.
Туареги-разбойники терпеливо собирают награбленное, а когда его скапливается достаточно, они переправляют добро с караваном в большие города, где продают или обменивают на другие товары, оружие и провизию…Такие вот деловые они люди…
Вот эти-то бандиты и поведали мне как-то о странном, полудиком племени, которое кочует по пустыням вот уже не одно десятилетие. За главного у них зловредный, выживший из ума старикашка по кличке Мо-Сей, постоянно кутающийся в замызганное рубище. Воняет от него, как от сдохшего козла. Да и всё племя их такое же вонючее, потому как никогда не моются. Оботрутся песочком, в лучшем случае, и дальше пойдут…
Этот старикашка Мо-Сей год за годом бесцельно таскает за собой всё племя из одной пустыни в другую, и никто из соплеменников слова ему против не скажет. Дикари плетутся за ним как привязанные, то туда, то сюда.
Проку от них никакого! Одни несчастья. Туареги от них стоном стонут. Они же как саранча! Если наткнутся на оазис — то всё, конец. К утру от него одно воспоминание останется. Изгадят так, что не расчистишь потом и за год. К тому же грабить у них нечего. Они ничего не умеют делать, а скорее — не хотят. Сплошные лентяи: не охотятся, не разводят скот, не знают ремёсел.
Но вот спереть, что плохо лежит, на то они мастера. Дикари не разумеют грамоте, своей письменности у них нет. Зато они здорово копируют чужие слова и фразы, выдавая их за свои, но при этом безбожно картавят.
Никто не знает, кто они, откуда пришли и кто их предки. Эти выродки словно с Луны свалились на землю…
Как подметили туареги, дикари любят, что бы за них
Ибн-Сина загоготал:
— Ну и словечек ты от меня нахватался, Синдбад: "шмон", "рыжевьё"… Кстати, а в интимных местах у дикарок твои туареги не додумались поискать?
На этот раз заулыбался Синдбад.
— В первую очередь там и искали! Но впустую! Да и занятие это не из приятных. У дикарей хороши только юные самочки. Ну а после восемнадцати-двадцати, их женщины превращаются в омерзительных мегер, на которых без слез и не взглянешь.
— Мужики дикарские как выглядят? — поинтересовался учёный.
— Этих я могу тебе в точности обрисовать, потому как в то время по соседству от нас как раз обитало одно из сорока племён и я частенько наведывался к ним.
Так вот, мужская половина дикарей выглядела как одичавшие предчеловеки с берегов Северной Африки. Их спину, грудь и конечности покрывали густые волосы в виде мелких завитков, больше смахивающих на шерсть.
Рожи у них характерные, не то что бы обезьяньи, но и не вполне человечьи. Губы толстые, слюнявые, у некоторых вывернуты; носы — настоящие шнобили, нависают надо ртом толстым кронштейном, глаза лупастые, похотливые и хитрющие, коварные и жестокие…
— Если дикари такие лентяи, то как они кормятся? Где добывают себе пропитание?
— А они его и не добывают. Это ж какой труд, а он им нужен? Нет, тут дело обстоит иначе, и я бы даже сказал — интереснее. Так вот, невдалеке от тех мест раскинулась обширная низина — дно некогда ушедшего в песок моря. Она до краёв заполнена высохшими водорослями. Время и ветра перемололи их в порошок. Постоянные муссоны подхватывают его и разносят по пустыне…
Дикари и наловчились собирать этот порошок в чаши, что бы потом, залив водой, приготовить "болтушку", которую можно жрать всем прайдом. Но взрослые особи порошок не собирают, отряжают на это дело своих недоделанных детей, которые с неохотой, но подчиняются. Все племена называют порошок на своём варварском наречии то ли "манна", то ли "манка" — крупа значит — и свято верят, что им её регулярно подсыпает с неба их обезьяний божок.
— А что! Протёртые сухие водоросли — вполне питательная штука! — подтвердил Ибн-Сина, — Это ведь ни что иное, как хлорелла в чистом виде. Самая обезьянья жратва.
— А во что они верят? — спросил учёный.
— Мне кажется, что ни во что! Старый козёл Мо-Сей, их вожак, постоянно вдалбливает им, что они — избранные! Якобы, их племена взял под опеку некий могучий Бог, сотворивший и небо, и звёзды и Землю.
— …И что, мол, сам вожак постоянно контактирует с Богом в речевом диапазоне? — решил уточнить насторожившийся Ибн-Сина.