Сага о бескрылых
Шрифт:
Уайксс почувствовал, как ему расправляют крылья.
— Не дергайся, — проворчал волосатый великан с размытым, словно пустым лицом. — Иль неровно выйдет…
Больно не было. Почти не было. В нос с новой силой ударил запах паленого. Потом Уайксс почувствовал странную легкость слева, бореда перехватили за руку, еще чуть-чуть придержали.
Когда правое крыло отделилось, перья скользнули по руке Уайксса — он навсегда запомнил ту последнюю упругую легкую нежность…
В Трапезном зале никого не было. Из стоящих на ногах никого — и Уайксс чувствовал
Уайксс пошатывался, пытаясь устоять на ногах — его все время тянуло вперед. Трудно стоять, когда весь мир упоенно копошиться на полу. Мохнатый гигант со своим странным лучом исчез, жреца Ронхаба тоже не было. Царь Дорасеас-Боре окончательно затерялся среди блаженных червей. И невеста Аглеа была где-то там. Все были там. Даже большая рыбная бабища.
Нет, кто-то еще оставался на ногах. Ваха-с-Вершин косолапо топтался у ларца, покосившегося, но чудом не упавшего со священного камня. Поддевал своим оружием крышку — ларец, хранящий царский венец истинных внуков Борея никак не поддавался. Наконец, серебряная крышка заскрипела…
В дверях Уайксс попытался нагнуться и поднять чей-то хитон — и чуть не врезался лицом в пол. Нужно привыкнуть быть равным и легким.
Хитон оказался не хитоном, а городской рубашкой. Чувствуя себя дико, Уайксс накинул на себя примитивную одежду горожан — ничего не мешало. Заскрипев зубами, новый равный, хотел вознести мольбу матери Орифии, но зачем? Ведь выжившая из ума старуха сегодня предала внуков богов. Ха, совсем некому молиться легчайшему из боредов.
Уайксс свернул к Верхней стене и опомнился, уже почти подойдя к низким зубцам. Куда? Упасть вниз неуклюжим опозоренным камнем? Будь прокляты боги, все, сколько их есть в мире! Дохлые, вонючие, проклятые боги!
У распахнутых ворот никого не было — к статуе матери Орифии
[1]
трезвеющий (человек? полу-боред? урод?) подходить не стал, лишь плюнул в ее сторону.
Он шел, то и дело падая, сбивая колени, шатаясь от дикой боли в лопатках, стискивая ладонями разламывающуюся голову, и пытался ориентироваться по редким городским огонькам внизу и яркому фонарю маяка. Все было совершенно иным, не таким как сверху. И тысячи камней под босыми ногами. И запах дохлятины в придорожных кустах. Он наступил на яблоко конского навоза и не понял что это. Где-то там, на темной вонючей дороге отстал и навсегда истаял в прошлом боред Уайксс.
Помогла Луна с Темной Сестрой и такой знакомый фонарь маяка. Равный человек поднялся по тропе к храму, припадая на обе сбитых в кровь ноги, мучаясь болью в мошонке, словно распертой изнутри двумя горстями тлеющих углей, он взошел на невысокое крыльцо и взялся за дверной молоток. На слабый стук открылось зарешеченное окошко.
— Молю о внимании и снисхождении мудрейшего жреца
Через какое-то время — человек ждал, опершись лбом о стену, и старался не стонать — дверь открыли. За охранником стоял жрец Ронхаб, и от желтизны мантии его лицо с короткими усами, казалось костяным.
Человек равный рухнул на колени:
— Мне было видение, мой господин. Глас приказал идти и отдать свою судьбу в руки бога Слова. Примите мою жизнь.
Жрец что-то спрашивал, человек равный кивал. Его провели внутрь, в маленькую коморку. Дали таз с водой — с холодной, совершенно не согретой. Едва позволив умыться, жрец Ронхаб взял равного человека за длинные спутанные волосы, заставил поднять лицо. Человек увидел чашу — оттуда знакомо пахнуло Соком, увидел полуголую жрицу, и содрогнулся — только не сейчас!
— Ты должен это пить. По ложке. Пока каждый день,а позже раз в три дня. Иначе твой разум тебя покинет. Но воздержание плоти, тебя несомненно укрепит, — улыбнулся жрец. Молодая жрица засмеялась и швырнула гостю тряпку — это были старые штаны.
От глотка Нового нэктара в голове чуть прояснилось.
— Мы тебе поможем, брат, — успокоил великий жрец Ронхаб. — Завтра принесешь клятву. И не беспокойся за свою судьбу, брат. Она в надежных руках.
— Благодарю, о мудрейший, — прошептал человек равный.
— Как тебя зовут, брат?
— Не помню, о Мудрейший.
— Воистину лучший ответ. Ложись, и ни о чем не думай. Тебя не обидят, брат.
Равный человек лежал под тонким одеялом. Он не думал об удобном ложе с льняными простынями, о мягком тепле жаровен и о вместительном ночном сосуде под мягкой салфеткой. О легкости за спиной он тоже не думал. Он думал о том, что брат не обидит брата. Он его смачно поимеет. Такова истина Логоса-созидателя, чтоб он издох, козел старый.
Все это было давно. Восемь лет назад. Человек равный получил имя (и даже не одно). Научился многому и повидал многое. О, из плоского мира бескрылых тоже можно кое-что рассмотреть. Главное точно знать, что именно ты желаешь увидеть в конце.
Дворцов Акропоборейсеса больше не было. В опустевшем верхнем городе остался пост стражи, дабы воспретить горожанам безнаказанно (и даром) разбирать камни дворца.
Царь Дорасеас-Боре сдох — кажется перепил самодельного Нового нэктара. Впрочем, так ли это, и где и когда ушел к богам глупейший из Мудрейших никого из равных не интересовало.
Ваха-с-Вершин носил царский венец на удивление долго — почти год. Кажется, ему перерезала горло одна из наложниц — по крайней мере, именно какая-то безумная блудница пыталась претендовать на титул властительницы Сюмболо. Впрочем, за эти годы их, мимолетных властителей, промелькнуло не меньше сотни — кто их всех упомнит-то?
Красавица Аглеа оказалась не только истинно красива, но и умна, — ее почти сразу взял второй женой достойнейший судовладелец Сабык. Через два года достойная равная понесла от престарелого мужа и родила сына. Счастливый супруг обожал прекраснейшую. Хотя и регулярно лупил за невоздержанность с нэктаром и излишне похотливые игры с домашними рабами.