Сага о Форсайтах
Шрифт:
Не его вина, что он полюбил снова и женился на той, которую полюбил. И не его, казалось бы, вина, что вид, и голос, и аромат, и близость Флер пробудили в нем что-то от прежнего чувства. И все же такая двойственность претила ему, и он шел, то ускоряя, то замедляя шаг, а солнце двигалось по небу и пригревало ему затылок, который после солнечного удара в Гренаде навсегда остался чувствительным. Раз он постоял, прислонившись к изгороди. Он еще не так давно вернулся в Англию, чтобы оставаться равнодушным к ее красоте в такой дивный день. Он часто останавливался и прислонялся к какой-нибудь изгороди и вообще,
Подошел уже первый день матча между Итоном и Хэрроу [28], которого никогда в свое время не пропускал его отец, но сенокос только что кончился, и в воздухе еще стоял запах сена. К югу перед ним растянулись холмы, освещенные по северным склонам. Под деревьями, у самой изгороди, стояли, медленно помахивая хвостами, рыжие сэссекские коровы. Вдали на склонах тоже пасся скот. Покой окутал землю. Под косыми лучами солнца хлеб на ближнем поле отливал неземными оттенками - не то зеленью, не то золотом. И среди мирной красоты вечера Джон остро почувствовал разрушительную силу любви - чувства до того сладкого, тревожного и захватывающего, что оно отнимает у природы и краски и покой, а жертвы его отравляют жизнь окружающим и сами ни на что не годны. Работать - и созерцать природу во всех ее образах! Почему он не может уйти от женщин? Почему, как в анекдоте, который рассказывала Холли, где бедную девушку пришло проводить на вокзал все ее семейство, - почему он не может уехать и сказать: "Слава тебе господи, с этим добром я разделался!"
Кусали мошки, и он пошел дальше. Рассказать Энн, что он ехал с Флер? Умолчать об этом - значило бы подчеркнуть значение этой встречи; но рассказывать почему-то не хотелось. И тут он набрел на Энн; она сидела на заборе, без шляпы, засунув руки в карманы джемпера, очень прямая и гибкая.
– Помоги мне слезть, Джон!
Он помог и не сразу выпустил ее. И сейчас же сказал:
– Угадай, с кем я ехал в поезде? С Флер Монт. Мы встретились на вокзале. Она на будущей неделе привезет сынишку в Лоринг, чтобы подправить его.
– О, как жаль!
– Почему?
– Потому что я люблю тебя, Джон.
– Она вздернула подбородок, и теперь ее прямой точеный носик казался совсем тупым.
– Не понимаю...
– начал Джон.
– Другая женщина, Джон. Я еще в Аскоте заметила...
Наверно, я старомодна, Джон.
– Это ничего, я тоже.
Глаза ее, не до конца укрощенные американской цивилизацией, обратились на него, и она взяла его под руку.
– У Рондавеля пропал аппетит. Гринуотер очень расстроен. А я никак не усвою английское произношение, а очень хочу. Я теперь англичанка и по закону и по происхождению, французского только и есть, что одна прабабка.
Если у нас будут дети, они будут англичане, и жить мы будем в Англии. Ты окончательно решил купить ферму Грин-Хилл?
– Да, и теперь уж возьмусь за дело серьезно. Два раза играл в игрушки, довольно с меня.
– Разве в Северной Каролине ты играл?
– Не совсем. Но теперь другое дело; там это было не так важно. Что такое в конце концов персики? А здесь вопрос серьезный. Я намерен наживать деньги.
– Чудно!
– сказала Энн.
– Но я никак не ожидала, что ты это скажешь.
– Прибыль - единственный критерий. Буду разводить помидоры, лук,
– Джон! Сколько энергии!
– И она схватила его за подбородок.
– Ладно, ладно, - свирепо сказал Джон.
– Вот посмотришь, шучу я или нет.
– А дом ты предоставишь мне? Я так чудесно все устрою!
– Идет.
– Так поцелуй меня.
Полуоткрыв губы, она смотрела ему в глаза чуть косящим взглядом, придававшим ее глазам их особую манящую прелесть, и он подумал: "Все очень просто. То, другое, - нелепость! Иначе и быть не может!" Он поцеловал ее в лоб и в губы, но и тут, казалось, видел, как дрогнула Флер, прощаясь с ним, слышал ее слова: "A! А забавная все-таки получилась встреча!"
– Зайдем посмотреть Рондавеля, - сказал он.
Когда они вошли в конюшню, серый жеребенок стоял у дальней стены стойла и вяло разглядывал морковку, которую протягивал ему Гринуотер.
– Никуда не годится!
– через плечо бросил им тренер.
– Не быть ему в Гудвуде. Заболел жеребенок.
Как это Флер сказала: "Аи геусиг в Гудвуае, если не раньше!"
– Может, у него просто голова болит, Гринуотер?
– сказала Энн.
– Нет, мэм, у него жар. Ну, да ничего, еще успеет взять приз в Ньюмаркете [29].
Джон погладил жеребенка по ляжке.
– Эх ты, бедняга! Вот чудеса! На ощупь чувствуешь, что он не в порядке.
– Это всегда так, - сказал Гринуотер.
– Но с чего бы? Во всей округе, насколько я знаю, нет ни одной больной лошади. Самое капризное существо на свете - лошадь! К Аскотским скачкам его не тренировали - взял да и пришел первым. Теперь готовили его к Гудвуду - а он расклеился. Мястер Дарти хочет, чтобы я дал ему какого-то южноафриканского снадобья, а я о нем и не слышал.
– У них там лошади очень много болеют, - сказал Джон.
– Вот видите, - продолжал тренер, протягивая руку к ушам жеребенка, совсем невеселый! Много бы я дал, чтобы знать, с чего он захворал.
Джон и Энн ушли, а он остался стоять около унылого жеребенка, вытянув вперед темное ястребиное лицо, словно стараясь разгадать ощущения своего любимца.
В тот вечер Джон поднялся к себе, совершенно одурелый от взглядов Вала на коммунизм, лейбористскую партию и личные свойства сына Голубки да еще целой диссертации на тему о болезнях лошадей в Южной Африке. Он вошел в полутемную спальню. У окна стояла белая фигура; при его приближении она обернулась и бросилась ему на шею.
– Джон, только не разлюби меня!
– С чего бы?
– Ведь ты мужчина. А потом - верность теперь не в моде.
– Брось!
– мягко сказал Джон.
– Настолько же в моде, как и во всякое другое время.
– Я рада, что мы не едем в Гудвуд. Я боюсь ее. Она такая умная.
– Флер?
– Конечно, ты был в нее влюблен, Джон, я это чувствую; лучше бы ты сказал мне.
Джон облокотился на окно рядом с ней.
– Почему?
– сказал он устало.
Она не ответила. Они стояли рядом в теплой тишине ночи, мотыльки задевали их крыльями, крик ночной птицы прорезал молчание, да изредка было слышно, как в конюшне переступает с ноги на ногу лошадь. Вдруг Энн протянула вперед руку.