Сага о копье: Омнибус. Том II

Коллектив авторов

III

Мне снилось — я иду пустынным долом, Где только кости, камни и пески, А горизонт — как темная спина Уснувшего неведомого зверя, И разными глазами смотрят луны, Смешав свои лучи над странным миром. Настало утро, и восходит солнце, И вижу я — все выжжено дотла Вокруг его палящими лучами. Здесь битва пролетела или мор Прошел своей безжалостной стопою, Сказать я не могу, но вижу, вижу, Как воронье и черви здесь пируют, Деля на солнцепеке мертвечину. Но что там впереди? Слепящий свет, Как будто бы какая-то пещера Сияет так, что кажется — то солнце Второе на земле зажглось, не в небе. Вот только странно: черные лучи Оно из той пещеры испускает, Да,

черные как ночь, и все ж они Сияют так, что взор туманят слезы. «Драконы!» — осенило вдруг меня. Как черный жемчуг, черные алмазы, Черней угля, черней беззвездной ночи. Вон там взметнулось черное крыло! Я не хотел и шел, мне жутко было, И все-таки я шел; меня влекло К драконам, как магнит влечет железо. Скорей, скорей — так сокола ловец На рукавицу манит на охоте, И камнем сокол падает по зову Из поднебесья, и несет добычу. Помимо воли я пришел к пещере, Теряя разум, обливаясь потом. Но что мои метания и страхи, Когда щекочет ноздри этот запах Огня и раскаленного железа — Дыхание взлетающих драконов. Как туча, заслонила стая солнце, Летят крылом к крылу. Чей сон мне снится? Кто мог драконью стаю близко видеть И уцелеть, не пасть, огнем спаленный? Не помню, как случилось, но мгновенье — И вот уже я на спине драконьей Как полноправный всадник, я вознесся Над скалами, песками и пещерой, И чую я могучее биенье, Драконье сердце бьется подо мной. Взлетела стая и закрыла солнце, Сомкнула крылья, так что мне не видно Пустынный дол внизу, Но слышу голос, Он говорит мне: «Слушай, слушай, слушай», Он отдается эхом даже в пальцах Он льнет, как шелк легчайший льнул бы к коже, Он — порожденье сумрачных теней, В пещере спавших многие столетья, Пронизанных огнем, налитых ядом. Так вот я для чего увидел сон! Так вот я для чего пришел к пещере! Змеиный голос шепчет в ухо мне: «Узнай всю правду, слушай, слушай, слушай…»

IV

«Услышь мой голос, он к тебе взывает Из средоточия бури, сердца тьмы. Мои неисчислимы легионы, Отважны всадники, остры их копья, Быстры драконы, мощно реют крылья, И все-таки мы все обречены. Не верь, не верь, что это лишь начало. Мне ведомо, чем кончится сраженье, Мне ведомо, где вскоре встречу смерть. Прославленное войско мчится в небе Навстречу гибели. Сверкают их доспехи, Крыла шуршат, как листья на ветру, Внизу мелькают сотни королевств. А впереди — лишь острие копья, Того, единственного, что сразит меня. Великий Хума, ты отважный воин, И я лечу, спеша тебе навстречу, Но голос тьмы звучит из самой бездны И повторяет, как всегда, одно: Тебе не знать, тебе не знать победы, Но и беспамятства тебе не знать, не думай Под небом этим все предрешено, И в смерти — жизни будущей зерно. В легенде нет конца, и вновь на битву Ты выйдешь, встретишь гибель, и опять История о Хуме повторится. Вновь вихрем налетят войска врага, Вновь будут крики душу рвать на части, И вновь копье в твою вонзится грудь. Движение по кругу непреложно — Как смена лета осенью, как то, Что ночь рассвет сменяет поутру. А битва… Что же, битва — столкновенье Меж тьмой и светом, только и всего. Не может быть одной бескрайней тьмы, Но свет сплошной без тени невозможен… Извечна их борьба, а мы летим На грани света с тьмой. Качнется чаша На мировых весах и вновь замрет: Победа ль наша, пораженье ль наше — По кругу мир идет».

V

Драконица кружила в поднебесье, Крыла ее раскрылись, как цветок Ночной во тьме, и ветер подымали. Был мрак вокруг, кромешный мрак один, Он пожирал малейший лучик света, Клубился, рос и ширился окрест, Как черный дым клубится над пожаром. Драконица сама была как тьма, Но мчалась, неуклонно мчалась к свету — К сияющему рыцарю вдали. К копью его, что впереди сверкало. И яд бурлил под чешуей драконьей, Когда летели в битву мы над бездной, Точнее,

не над бездной — над ничем, Над пустотой, и бездну поглотившей. Уже не тьма, а полное ничто, В котором тьма и тени стали пеплом. Нас пустота со всех сторон сжимала. Пожравшая и свет, и цвет, и звук. Одно я только слышал — сердца стук Драконьего, и ярость в нем вскипала Холодная… В том сне я постепенно С драконицей, с ее душою слился, Уже смотрел на мир ее глазами, Уже в себе я нес и смерть и яд. Все страшное и темное, что только На свете есть, в ней воплотилось — шрамы, И боль, и крик, и кровь, и мрак, и раны. Я заглянул ей в душу — ужаснулся: Драконье сердце холоднее льда, Темнее ночи и железа тверже. И все-таки она была прекрасна. Она купалась в тьме, дышала ею, Ей говорила тьма: «Во мне ты дома, Ты — это я, твоя душа и сила». И мы неслись во тьме навстречу свету, Чтоб вновь сойтись в смертельном поединке С великим Хумой, чтоб жила легенда, Чтоб ночь сменила день, а утро — ночь. И ждал нас впереди великий Хума, Копье подняв и вглядываясь в даль. Я видел сон, и я не мог проснуться. И чары тьмы меня уже сковали, Но все-таки я повторял во сне: «Пусть повторится битва, только, Боже, Ты Хуму выбери, даруй ему победу, Чтоб было утро, чтобы встало солнце, Чтоб кто-то выжил и сложил легенду, Которая останется в веках».

Марк Энтони

Драконий народ

Как только обитатели долины обнаружили древнюю могилу, они послали за мной.

Всего семь дней назад подули в долине теплые весенние ветры, заставившие зиму выпустить из крепких объятий горные края Южного Эргота. Я, как обычно, был благодарен природе за смену времен года. В пещере, где я обитаю в последние годы, летом вполне прохладно и даже приятно, а в темные месяцы я чувствовал себя как в могиле, и никакой огонь, ни земной, ни магический, не мог отогреть меня, когда я мучился от холода. Но вот, наконец, зима убралась восвояси, я отдернул в сторону кожаный занавес, закрывавший узкий вход в пещеру, и поток света и воздуха развеял промозглую темноту, царившую внутри.

Пещера была невелика, не больше пяти шагов в ширину, а в глубину шагов пятнадцать. Но даже и такая, меня она совершенно устраивала. Дно пещеры покрывал сухой песок, и было более чем достаточно места для моих немногочисленных пожиток: кровать, сплетенная из ивовых веток, с тростниковым тюфяком, решетка для сушки трав и полка, на которой я держу запечатанные воском глиняные горшки с маслом, соленой рыбой и сморщенными оливками. В середине пещеры в жаровне горит огонек, а клубы дыма поднимаются к своду и исчезают в незаметных трещинах.

Сидя на протертом до дыр коврике возле жаровни, я разглядывал крошечный скелет крота, который прилепил сосновой смолой к куску коры. Я по природе своей человек любознательный, и меня всегда особенно поражало то, как устроены живые твари. Каждый раз я обнаруживал, что всякое животное обладает чертами, идеально приспособленными для выживания в условиях, в которых оно обитает.

То же самое можно было сказать и про крота. Кости его передних конечностей были изогнуты самым невероятным образом, благодаря чему к ним могли прикрепляться сильные мышцы, позволявшие зверьку копать, а его острые клиновидные зубки были просто созданы для прокусывания панцирей жуков, которыми кроты в основном и питаются. Окунув перо в чернильницу, сделанную из плода паслена, я аккуратно зарисовал скелетик на куске натянутого пергамента, попутно отмечая интересные черты.

На порог упала чья-то тень.

Я удивился и поднял глаза. У входа в пещеру виднелся темный силуэт. Фигура замерла в тот момент, когда я внезапно пошевелился, а затем стоявший развернулся и собрался бежать.

— Постой! — крикнул я.

Силуэт замер на месте — мой посетитель решил ближе не подходить. Я отложил перо, встал и направился наружу. Перешагнув каменный порог пещеры и выбравшись из сумрака на свет, я смог как следует разглядеть таинственного гостя: это был босоногий мальчик, не старше двенадцати зим, в просторной одежде из грубой ткани; он опасливо переминался с ноги на ногу.

Обитатели долины посещали меня не так уж редко. Время от времени кто-нибудь из них поднимался по извилистой тропе, которая вела от обветшавших домиков деревушки, через рощицу серебристо-зеленых осин, к моей пещере. Обычно они приходили попросить целебную мазь от загноения, или травку, облегчающую зубную боль, или отвар от бесплодия. Для жителей долины я был просто отшельником, дичившимся окружающего мира, знахарем, который удалился в горы, чтобы в одиночестве заниматься своими изысканиями. Возможно, сумасшедший, но не опасный. Само собой, если бы местные знали, кто я на самом деле, они непременно переменили бы свое отношение, и я был бы сожжен в собственной пещере.

Прошло пять лет с того дня, когда я спасся бегством после разрушения Башни Высшего Волшебства в Далтиготе. Мне до сих пор, бывает, снится зарево пожара.

Никто из нас не ожидал, что толпа явится так скоро. Указом Короля-Жреца все маги были преданы анафеме и объявлены служителями Зла, а магия — ересью. Но между нами и Истаром лежал почти весь континент. Далтигот располагался на западной оконечности Империи. Нам казалось, что время еще есть и мы успеем завершить начатую работу, а потом бережно уложить наши книги и свитки и отправиться в тайные пристанища, где сможем спокойно продолжить занятия магией.

Но мы заблуждались.

Указ Короля-Жреца прокатился по стране, как лесной пожар. Его разжигали страхи, масла в огонь подливала ненависть, и густыми клубами темного дыма над этим пожаром поднималось невежество. Когда сброд хлынул по улицам Далтигота в сторону Башни, размахивая факелами и поблескивая оружием, мы не стали давать отпор. Это бы только еще более опорочило таких, как мы, в глазах толпы. Мы позволили варварам вбежать в открытые ворота, предать огню накопленное за много веков знание и сровнять с землей нашу сияющую Башню.