Сагайдачный. Крымская неволя

Мордовцев Даниил Лукич

На глазах потурнака выступила слеза, но он ничего не сказал; он чувствовал, что последней услугой казакам он ис­купил многое, но ужасное прошлое все еще стояло у него за спиною, и никакими молитвами он не мог замолить его ни перед богом, ни перед Украиной.

Казаки снова собрались на палубе. Многие из них радост­но крестились.

— Хвалим тя, господи, благодарим! — торжественно воскликнул гетман.

— Был я пятьдесят четыре года в неволе, а теперь не даст ли бог хоть час пожить на воле!

Казаки молились и плакали, работая на веслах. Галера их неслась птицею, все более и более удаляясь от посты­лой, проклятой земли турецкой. Вот уже она совсем

утонула в море. А там, казалось, синеватою дымкою выступала из воды земля христианская, дорогая Украина.

Нет, далеко еще была милая Украина: из воды выступал туманный остров Тендра. _{[Остров Тендра — так называемая Тендровская коса в се­верной части Черного моря]} 

XXIII

С островом Тендра, как и со всем побережьем Крыма, соединены исторические и поэтические воспоминания самой глубокой, мифологической древности. Это был самый даль­ний предел мира, куда только достигало пламенное вообра­жение классического грека или куда могли пробираться только такие полумифические личности, полубоги и полу­люди, как Ахиллес и Одиссей. На возвышенном месте, у конца Тендры, стоял некогда храм, окруженный священ­ною рощею Гекаты, а недалеко от этой рощи находилось ристалище Ахиллесово — «дромос Ахиллеос», где этот герой древности скакал на своих диких конях, готовясь к нечеловеческим подвигам. Роща Гекаты и до сих пор зеле­неет, шелестом листьев навевая воспоминания о седой, не­возвратной классической старине и ее чарующей поэзии.

Ничего этого не знали и ни о чем подобном не вспоминали казаки, подъезжая к этому поэтическому острову; они вспоминали только о своей поэтической Украине, о ее рощах — «гаях зелененьких».

Но что это темнеется около острова Тендра? Не то гуси плавают стадами, не то лебеди. Нет, не гуси то и не лебеди.

Недалеко от рощи Гекаты, вдоль всего берега, словно заснувшие на воде утки, чернеются казацкие чайки, а среди них, подобно огромным птицам-бабам, или бакланам, вы­сятся галеры, отнятые казаками у турок как около Кафы, так и в Синопе, и среди открытого моря. Это — флотилия Сагайдачного, возвращающаяся из своего далекого и слав­ного подвигами похода — в землю христианскую, на тихие воды, на ясные зори.

По берегу бегает курчавенькая черноглазенькая татароч­ка и с веселым лепетом собирает красивенькие камушки и раковинки. Тут же сидят казаки, курят люльки и любуются своею дивчинкою. Олексий Попович не спускал с нее глаз, боясь, чтобы она не упала в воду. Хома, смастерив из ка­мыша нечто вроде ветряной мельницы, дул на нее в отвер­стие пустой камышинки, необыкновенно раздувая свои крас­ные и без того раздутые щеки, и мельничка вертелась.

Несколько в стороне, на том самом месте, где находилось когда-то знаменитое «дромос Ахиллеос», три острожские товарища — веселый сероглазый Грицко и черномазый Юхим, некогда возившие на себе в чертопхайке патера Загайлу, и острожский друкарь Федор Безридный — пробо­вали добытые в походе самопалы и стреляли в цель. Ми­шенью служила старая шапка, вздетая на воткнутое в землю копье. Все они одеты были в дорогое турецкое платье и увешаны оружием. Федор Безридный уже не смотрел роб­ким друкарем: он пополнел, загорел, превратившись в бое­вого казака, в «лицаря», что и доказал своею беззаветною храбростью в походе, так что сам Сагайдачный обратил на него внимание и отличал перед прочими казаками. У бывше­го друкаря был теперь свой собственный джура — оруже­носец,

в которые охотно пошел один из молодых невольни­ков, родом москаль, спасенный друкарем в Синопе от ту­рецкой сабли.

Джура стоял недалеко от мишени и наблюдал за выстре­лами. Первым выстрелил Грицко.

— Попал? — спросил он, когда рассеялся дымок.

— Нету, мимо, — отвечал джура.

Выстрелил Юхим и схватился за щеку: ружье, заряжен­ное не в меру, отдало.

— Ой, аспидное!.. Попал?

— Попал, да не туда — пальцем в небо.

— Попал себе в лоб, — усмехнулся Грицко.

Прицелился и Федор Безридный. Последовал глухой удар. Шапка повалилась вместе с копьем.

— А что, джуро?

— Попал, как пить дал, — радостно отозвался джура, — в саму точку угодил.

Между тем у самого мыса острова Тендра, в хвосте казац­кой флотилии, стояла большая, отнятая казаками на море турецкая галера, которая на этот раз исполняла вартовую, или сторожевую, службу. На верхнем ее чердаке стоял по­жилой казак, с загорелым открытым лицом, и, оттенив ладонью глаза, смотрел пристально вдаль. Это был один из куренных атаманов, веселый казак Семен, по прозвищу Ска­лозуб, названный так потому, что на его добродушном лице при малейшей улыбке, словно перламутры, сверкали из-под густых усов белые зубы. Семен Скалозуб почесал у себя за ухом, оглядел кругом море, снова оттенил глаза ладонью и тихонько свистнул.

На свист его оглянулись другие казаки, которые, сидя в «холодку», под пологом, развлекались невинною игрою — плевали в море: тот, кто дальше всех плевал, драл за чуб того, кто плевал всех ближе.

— Эй, панове молодцы! — окликнул их Семен Скало­зуб.

— Агов! — отозвались казаки.

— А поглядите, панове, не галера то?

Казаки повскакивали с мест и бросились на чердак.

— Да, галера, пане отамане, — отозвался вскоре тот из них, который недавно передрал за чуб почти всех своих товарищей.

— Да галера ж, да еще и разрисованная, — подтвердили другие.

— Я и сам вижу, что галера, — согласился Скалозуб, — а что она такое есть галера, не то она блудит, не то светом нудит?

— А бог его знает, — отвечали казаки.

— Так вы, хлопцы, — продолжал Скалозуб, — заряжайте пушки, да галеру грозною речью встречайте, гостинца ей дайте.

— Вот те на! — махнул рукою тот, который всех драл за чуб.

— А что? — удивился Скалозуб.

— Что! Верно, ты, батьку отамане, сам боишься и нас, козаков, срамишь: сия галера ни блудит, ни светом нудит.

Скалозуб посмотрел на него еще с большим удивлением.

— Так какая же галера?

— Да это, может, давний бедный невольник из неволи убегает.

— Невольник? На такой галере?

— Да невольник же.

— Ты почем знаешь?

— Коли б не знал, не говорил.

— Овва!

— Турки б не полезли прямо вам в глаза.

Но осторожный Скалозуб не согласился с этим доказа­тельством и велел зарядить пушки.

Казаки должны были повиноваться, тем более, что неиз­вестная галера быстро приближалась к сторожевому посту. Грянуло разом несколько пушечных выстрелов. Быстро при­ближавшаяся галера дрогнула всем корпусом и останови­лась: выстрелы с сторожевой галеры пробили три доски у самой воды. Послышались крики с пробитой галеры. Ка­кой-то старик, с седою по пояс бородою, в турецком одея­нии, показался на чердаке. В руках его трепалось красное «хрещате», истрепанное казацкое знамя. Старик махал им в воздухе и кланялся. До сторожевой галеры отчетливо до­неслись слова, сказанные чистою казацкою речью.