Саламина

Кент Рокуэлл

– Ты же не гренландец, - твердила она, - ты замерзнешь.

От каких белых они этому научились?

Вечером накануне отъезда на юг у меня были гости: Рудольф, Абрахам и Мартин. Сидя над картой, мы обсуждали мою поездку. Одно было ясно: нам снова придется ехать через Кангердлуарсук, так как в Уманак-фьорде не замерзла вода. Более того, в устье Кангердлуарсука тоже не было льда; добраться до Увкусигсата можно будет только на лодке. Это я предусмотрел. Давид должен будет переправиться на каяке через Кангердлуарсук, оставить на стоянке меня с собаками, затем двинуться дальше в Увкусигсат и прислать оттуда за мной лодку.

– Как! Оставить вас одного с собаками? Мы этого не можем

позволить.

Они возражали единодушно и горячо. В конце концов решили, что Мартин, вызвавшийся бесплатно участвовать в поездке, останется на стоянке со мной, а потом доставит каяк обратно. Это имело смысл отчасти из-за каяка; предложение было дружеским, я принял его. Но за всем этим скрывалось их представление, что один я могу погибнуть.

Саламина была одержима мыслью, что я замерзну. Она постоянно пыталась меня кутать. Когда я не соглашался, она обращалась за поддержкой к Маргрете и ко всем остальным.

– Для гренландцев это годится, - говорила она, - но не для вас.

А шарфы! Если есть что-нибудь - да, дорогие тетя и мама, уж признаюсь, - если есть вещь, которую я ненавижу, так это кашне и прочее, что завязывают на моей длинной шее. А Саламина обожала шарфы. Утром в день отправления она явилась с шарфом.

– Ну-ка, надень вот это, обязательно.

– Нет, - сказал я. Тогда она накинула его на меня, как лассо. Спасибо, - сказал я и снял его. Но все-таки впервые в Гренландии я схватил простуду, и основательную.

30 марта. Ночью выпал снег на целый фут. День облачный. Девять часов утра: сани уложены, собаки нетерпеливо ждут отправления.

– До свиданья, Маргрета, Саламина! Мы вернемся в мае.

Отцепив угол саней от удерживавшего их столбика, мы понеслись вниз с холма в вихре снега. Вцепившись в стойки, я зарылся пятками в снег, тормозя сани. И тут, на склоне холма, Саламина оказалась за моей спиной и замотала мне шею шарфом.

Наша партия состояла из двух саней. На одних Давид и я с основательным грузом: корм для собак, продовольствие, фото - и киноаппараты, спальные мешки, палатки и одежда - в упряжке четырнадцать собак; на других Мартин и каяк - девять собак. Я надеялся прикупить собак и еще одни сани в Сатуте у Иохана Ланге, который обкорнал меня в пору моей невинности и теперь, когда я уже потерял ее, может быть, заключит со мной честную сделку. Мне нужны были еще собаки; я начал с того, что стал терять их. Мы не проехали и пяти миль, как одна собака, купленная накануне, доказала свою непригодность. Отпрягли ее, повернули носом к дому и кнутом убедили, что у нее достаточно оснований туда отправиться. Вскоре великолепная собака, которую я купил у Павиа, захромала, ее покусали любящие товарищи по упряжке. Работать она уже не могла, лишь с трудом ухитрялась не отставать.

Днем, в четыре часа, мы встретили двух путешественников, ехавших из Увкусигсата. Они сообщили нам хорошие новости: партия, доставившая их туда, стояла лагерем со своей лодкой на берегу Кангердлуарсука и пробудет там всю ночь. Если мы нажмем, то застанем их и сможем обойтись без путешествия на каяке в Увкусигсат. Услышав это, мы решили нажать. Итак, как бы взамен препоясывания чресл наших, я достал примус, и все напились кофе. В этот день мы почти ничего не ели, только погрызли немного сухарей во время езды. У начала фьорда задержались на несколько минут, чтобы поговорить с людьми из Нугатсиака, расположившимися здесь лагерем. Жили они в своеобразной пещере под нависающим выступом скалы. Веселый народ! Отдали им больную собаку.

Мы пересекли участок суши и достигли гребня водораздела, как раз когда спустилась полная темнота. В этом мраке трудно было продвигаться по изрезанному трещинами леднику, по бугристой

морене. Сильный холодный ветер дул нам в лицо; вскоре пошел снег. Мы добрались до фьорда и продолжали плестись по извилистому, смутно виднеющемуся берегу. Ну и холодно было, скажу я вам, - ветер и метель! Опустив головы, без конца переставляя ногу за ногу, ничего не видя, ничего не слыша, кроме шума снежной метели, мы плелись вперед. Затем остановились.

– Они тут, - сказал Давид.

На берегу лежала вытащенная из воды лодка, рядом с ней два каяка. Людей около них не было, как не было и никаких признаков, указывающих, где они. Мы привязали на цепь собак и поставили маленькую палатку. В палатке я зажег свечу и посмотрел на часы. Было ровно два; мы пробыли в дороге семнадцать часов. Приготовил кофе на примусе. Как вкусно! Лег спать.

Спал ли Давид, спал ли Мартин? Нет, они не легли. Через два часа наступит рассвет, а на рассвете появляются тюлени. Они хотели побродить вокруг, пока не рассветет. Я проснулся в пять, когда охотники вернулись. Не повезло, тюленей не было. Попили кофе. В сером предрассветном освещении обнаружили жилище тех, кого искали: маленькое углубление в склоне холма, окруженное снегом, покрытое сверху куском парусины и ползучими растениями. Уютная берлога, такая уютная, что, несмотря на наш шум, обитатели ее продолжали спокойно спать еще несколько часов. Затем выползли, щурясь от дневного света, четыре человека.

В полдень Мартин отправился в далекий путь, домой. Был ли когда-либо в моей жизни случай, чтобы кто-нибудь отнесся ко мне с таким же дружелюбием, как Мартин? Что-то не припомню.

Прояснилось, ветер переменился, но с каждым часом все усиливался. Наша палатка стояла на суше как раз у кромки льда фьорда. В этот день льдину длиной в милю унесло в море. Хорошо, что у нас имелась лодка, собаки сейчас бесполезны. Мы провели день ничего не делая. Я нянчился со своей ухудшившейся простудой, оставаясь бульшую часть времени в спальном мешке. В промежутках между попеременными приступами озноба и лихорадочного жара мог занимать свое воображение мыслями о смерти от воспаления легких.

На другое утро Давид встал в пять и отправился промышлять тюленей. Опять неудачно. Но нам повезло с погодой: было ясно и тихо. Мы свернули лагерь, разобрали сани, спустили лодку с ледяного припая, нагрузили ее, бросили туда собак и отчалили на веслах: шесть человек, двенадцать собак, куча вещей и снаряжения и два каяка на буксире. К вечеру небо затянуло; похолодало, надвигалась буря. Подняли парус, чтобы воспользоваться ветром. Накренившись под шквалом, мы плыли через битый лед и пришли на стоянку как раз вовремя. Ух, и дуло же в эту ночь!

На следующий день было тепло, однако дул крепкий ветер. Он очистил бухту ото льда, но из-за ветра мы не могли выйти из нее.

Следующее утро также было неблагоприятным для выхода в море. День выдался темный; низко нависли грозовые тучи. Но ветер стал умеренным, мы сели в лодку. Нужно было проплыть три мили, чтобы обогнуть мыс Акулиарусак, потом еще с милю, чтобы добраться до льда. Но, приблизившись к мысу, мы увидели из-за этого прикрытия такой шторм на море, гнавший кипящие волны и облака водяной пыли, что сердца наши дрогнули. Направились к берегу. Я уже говорил о маленьком поселке, гнездящемся на этом скалистом мысе, и о том, что наступит день, когда я найду здесь приют: этот день наступил. Жители, увидев нас, вышли нам навстречу. Мы вытащили лодку на берег и перенесли все свое имущество в дома. И уже через десять минут после высадки на берег я оказался гостем самых очаровательных людей, каких мне приходилось встречать, - старого Павиа Амоссена и его жены. Давид и все остальные устроились рядом в незанятом доме.