Салават-батыр
Шрифт:
Не засиделся в ставке и Салават. Пугачев поручил ему заняться активным вовлечением в борьбу башкирского населения, а сам тем временем пошел на Оренбург.
V
Узнав о неотвратимом приближении войск Пугачева, губернатор Оренбурга Рейнсдорп едва не лишился чувств. Выйдя из оцепенения, он первым делом распорядился подготовить стены и укрепления к обороне, перенести в город из небольших крепостей боевое снаряжение, продовольствие и фураж. Приняв экстренные меры, генерал созвал на совещание главных чиновников.
— Господа, мы с вами оказались в наитруднейшем положении. Как вам известно, главные силы русской
Мнения участников совещания разделились. Голоса тех немногих, кто считал недостойным отсиживаться в крепости и выступал за начало боевых действий имеющимися в наличии резервами, не нашли поддержки противоположной стороны. Большинство было напугано успехами противника и, выражая сомнение в благонадежности гарнизонных солдат и казаков, высказалось против выведения их из Оренбурга.
Рейнсдорп послушался последних, но когда пугачевцы напали на Меновой двор, вынужден был выслать против них отряд, которому удалось отразить их атаку. Через несколько дней войско вновь выступило из города, чтобы сразиться с повстанцами, но было встречено массированной пушечной пальбой. Не выдержав натиска, оренбургские казаки отступили.
Не желая рисковать своими людьми понапрасну, Пугачев, подошедший вплотную к стенам города, на штурм не решился.
— Спешить не станем. Попробуем их измором взять. Тогда и зачнем, — сказал он и, приказав взять город в кольцо окружения, отправился со своими приближенными в находящуюся неподалеку Бердскую слободу [67] .
В просторном доме казака Константина Ситникова для него были приготовлены «царские покои» среди обитых сусальным золотом стен и с соответствующей пышной обстановкой: дорогой мебелью, коврами, зеркалами и всевозможной утварью, доставленными из летних усадеб губернатора и прочей оренбургской знати. При «его императорском величестве» состояла «гвардия» из двадцати пяти яицких казаков.
67
Слобода Берда, где проживали свободные от крепостничества русские крестьяне, находилась в шести-семи километрах от Оренбурга на реке Сакмара.
Проснувшись как-то поутру, Пугачев почти целый час провел в молитвах, беспрестанно крестясь на образ в переднем углу. Потом он долго простоял перед портретом цесаревича Павла Петровича, рядом с которым красовалось «государево» знамя.
— Как тебе живется-можется, сынок, наследничек мой единственный? — жалобно вопрошал он. — Кабы не мать твоя окаянная, немка Катерина, разве б скитался я так, разве б мучился! Однако ж обещаю тебе, отрада моя, все равно мы с тобой когда-нибудь
Казаки, наблюдавшие издали эту сцену, прослезились.
— До чего ж царь-батюшка по сыну своему стосковался!
— Токмо об нем, сердешный, и думает, — перешептывались они.
Делая вид, будто он ничего вокруг себя не замечает, Пугачев приник к портрету и запечатлел на изображении Павла долгий поцелуй. Потом он прошел к поджидавшим его в соседней комнате помощникам, и они вместе вышли из дому.
Снаружи было сыро, холодно и ветрено. Шел мокрый снег.
В каждую избу понабилось казаков. Кому места в домах не хватило, приспосабливали под жилье бани, сараи да амбары. Остальные, в том числе и башкиры, рыли в спешном порядке землянки.
— Каково ж им будет в таких логовищах зиму зимовать! — сочувственно заметил Пугачев. Шагавший рядом с ним Зарубин-Чика кивнул головой.
— И вправду, Ваше величество, трудновато придется! Один у нас выход — поскорее Ренбург взять.
— Не пори горячку, — сказал ему атаман Овчинников. — Надобно сперва подмоги дождаться. Вон, Кинзя Арсланов обещался людей с собой привесть.
— А может ему не с руки показалось столь народу собрать? — засомневался Зарубин-Чика.
— Кинзей не из тех, кто слова на ветер бросает, — уверенно произнес Пугачев. — Он меня уж который раз выручал! Окромя писаря Идерки, Кинзей со своим сродственником Кутлукильдой, почитай, с самого начала у меня на службе. Они первые на мои указы откликнулись да сами же манифесты мои развозили.
— Так-то оно так, токмо примечаю я, как наше бездействие казаков губит, — вздохнул Зарубин-Чика.
И тогда Овчинников, разделявший его тревогу, предложил:
— А мы сделаем так, чтобы им недосуг было дурака валять. Пускай покамест постреливают время от времени… Что скажете, Ваше величество?
— Я согласный, — махнул рукой Пугачев и отдал приказ начать стрельбу.
Осаждаемые тут же ответили мятежникам встречным огнем…
Тем временем Пугачев собрал тысячу с лишним стрелков и, тайно проведя их берегом к городским стенам, велел палить из всех орудий. Стоявшие начеку егеря стали тут же отстреливаться и постепенно перешли в наступление. Не ожидавшие этого пугачевцы пошли на попятный, отступив к церкви.
Наутро, несмотря на промозглую погоду, казаки занялись перетаскиванием пушек на новые позиции. Одну установили на церковной паперти, другую втащили на колокольню, остальные разместили на пригорке, примерно за версту от города. После этого перестрелка возобновилась.
К вечеру подул студеный, пробирающий до самых костей ветер. Началась метель. Не выдержав, мятежники вынуждены были прекратить огонь и вернуться в слободу.
Генерал Рейнсдорп незамедлительно воспользовался наступившей передышкой и приступил к починке поврежденных сооружений. Определив наиболее важные в стратегическом плане точки, он занялся расстановкой вверенного ему военного гарнизона.
За всю ночь генерал ни разу не сомкнул глаз. Только он было собрался прилечь, как к нему явился с каким-то срочным донесением секретарь канцелярии.
— Ваше превосходительство, у нас есть сведения, что число людей в лагере самозванца не только не снизилось, а напротив, удвоилось.
Прикорнувший прямо в верхней одежде на диване губернатор быстро вскочил и тут же плюхнулся обратно.
— Как прикажете понимать? Почему удвоилось? — растерянно моргая, спросил он.
— Кинзя Арсланов собрал башкирцев и привел их в стан мятежников.