Салават-батыр
Шрифт:
При этих словах цесаревич вздрогнул, потом побледнел и обмяк. От его высокомерия не осталось и следа. Он затрясся от страха и упал перед императрицей на колени.
— Ваше величество, матушка, не гневайтесь, Бога ради! Лукавый меня попутал. Умоляю вас проявить великодушие и простить меня, — пролепетал Павел.
Взгляд Екатерины чуть потеплел.
— Ну, полноте, друг мой. Поднимись! Великому князю — наследнику царского престола — не пристало на коленях стоять!
Тот неуклюже поднялся, плюхнулся в кресло и, съежившись, приготовился выслушать суровый приговор.
Но
Павел тяжело переживал унижение и еще пуще злился на мать. Выстраивая планы захвата власти и мести, он отыгрывался лишь в мечтах и во сне. Цесаревич часто видел себя гордо гарцующим на коне во главе повстанческой армии, которую он вел к столице, чтобы отвоевать престол. А однажды явился к нему во сне сам Петр. Он загородил Павлу путь и, покачав головой, с сочувствием промолвил: «Бедный, разнесчастный ты мой Павел…».
Видно, неспроста приходил к нему великий прадед и пожалел его. Значит, впереди цесаревича не ждет ничего хорошего. Тот зловещий сон произвел на Павла угнетающее впечатление и навечно запал ему в душу.
День за днем прошла одна неделя, потом другая. Счет пошел уже на месяцы, а настроение Павла Петровича все не менялось. Как будто кто-то вытянул из него душу — он стал казаться себе тряпичной куклой. И лишь прежняя его ненависть к матери все еще клокотала где-то в самой глубине его сердца. Пожалуй, только за счет этого чувства и своей мечты он и продолжал существовать и двигаться. Торопя события, Павел Петрович еще не знал, что путь его к кратковременной власти растянется не на один десяток лет.
Сделав над собой усилие, цесаревич вышел на свежий воздух. Беспрестанно ливший всю ночь дождь к утру прекратился. Он поднял глаза к небу. Растрепанные грязно-серые тучи неслись и неслись куда-то на восток — туда, откуда вел к Казани свое многочисленное войско только что простившийся с преданным ему Салаватом-батыром Емельян Пугачев.
XXI
Едва успел Пугачев со своим войском переправиться через Каму, как поднялось население Прикамья и Поволжья. Руша заводы и помещичьи имения, люди делили между собой достававшееся им добро.
На вторые сутки после переправы Пугачев захватил Боткинский завод, через три дня после этого — Ижевский, после чего взял курс на Елабугу. Он неотвратимо приближался к Казани.
В городе поднялась паника. Бывший шеф казанского дворянского корпуса генерал-майор Ларионов заблаговременно отбыл в Нижний Новгород. Перепуганный губернатор Брант отправил нарочного в Петербург, требуя срочной помощи, и то и дело рассылал депеши с информацией о продвижении повстанцев орудовавшим неподалеку карательным
Раздобыв через своих разведчиков эти сведения, Пугачев решительно двинул свои силы к Казани.
Когда до города оставалось верст семь, его двадцатитысячное войско расположилось на привал. В тот же день, одиннадцатого июля 1774 года, в повстанческий штаб, находившийся рядом с Троицкой мельницей, явились семьдесят человек из Татарской слободы. Они подтвердили информацию о малочисленности вражеских сил, ожидавших повстанцев на Арской дороге, и, попросив не трогать их селение, стали настаивать на немедленном штурме города.
«Как же быть? То ли начинать, то ли повременить…» — колебался Емельян Пугачев. Если подумать, должно быть, сама судьба привела его на этот раз в Казань во главе огромного войска. Это не то, что в первый раз, когда его доставили сюда в декабре 1772 года и заключили в казанскую тюрьму. Здесь Пугачев познакомился с бывшим купцом Парфеном Дружининым, чьи родственники помогли ему бежать из темницы и укрыться от властей. И вот он явился сюда опять, но уже по своей воле. Знать бы только наперед, чем все это кончится…
Пугачев вызвал к себе Долгополова.
— Что, Ефстафий Митрофаныч, как живется-можется?
— Слава Богу, Ваше величество, терпеть можно, — кисло ответил тот.
— А скажи-ка, любезный, веришь ли ты, что я и есть царь Петр Федорович?
— Верю.
— И что Павел Петрович мой сын, тоже веришь?
— Как не верить, ежели он самолично мне порученьице давал к вашему величеству подарки доставить?
— Так, Ефстафий Митрофаныч, так… Помню и ценю тебя за твою исправную службу… А ты, случаем, не догадываешься, зачем я за тобой посылал? Должок ведь за мной остался. Про то, что завтра будет, мне неведомо, а долг, как известно, платежом красен, — сказал Пугачев и протянул Долгополову пятьдесят рублей. — Бери, родимый, и гуляй. Отныне ты птица вольная, сам себе голова.
Сунув деньги в карман, Долгополов осмелел.
— Царь-батюшка, говоря по чести, я ведь не токмо Павла Петровича, но и своих деньжат немало поистратил.
— Понимаю, Бфстафий Митрофаныч, очень даже понимаю. Так ведь и я изрядно поиздержался. Кабы не ограбили меня, я б тебе поболе отвалил. Бери тады уж коня в придачу, что ли.
— И на том спасибо, царь-батюшка, — поклонился тот и, наспех распрощавшись, удалился.
Отпустив купца, Пугачев снова задумался. Одолеваемый сомнениями, он вызвал к себе Минеева.
— Ты как полагаешь, полковник, достанет ли у нас сил на Казань, а?
— Так точно-с, Ваше величество, достанет, — не задумываясь, ответил тот. — Защита у города худая, так что не сумлевайтесь. Нечего тянуть!
— Нечего тянуть, говоришь… Точно у нас и дел боле никаких не осталось…
— Осталось токмо начать. Все готово, — уверенно сказал Минеев и разложил перед Пугачевым карту. — Вот тут мы стоим. А вон там — вражья рать…
Внимательно выслушав своего помощника, Пугачев воодушевился.