Салават Юлаев
Шрифт:
И Салават ощутил великую гордость оттого, что враги в своей злобе равняют его с государем, которого он так любил и который был ему ближе родного отца…
Вот мелькнуло среди разговора конвойных слово «Москва».
Как говорил о Москве царь Пугач! Он говорил, что тут сердце его народа, что тут его правда и слава.
Сколько тут русских мечетей! Высокие каменные минареты, большие дома, дворцы, колымаги, кареты, пёстрые толпы людей, тройки со звонкими бубенцами…
И никому тут нет дела до безвестного арестанта, которого везут на санях по улицам.
Как перед тем в Казани, как ещё раньше в Уфе, так и здесь его поместили в каменный сырой каземат с железной решёткой в высоком окне.
Как перед тем в Казани, в секретной комиссии генерала Потёмкина, так и здесь, в Тайной экспедиции Сената, у обер-секретаря господина Шешковского, перед которым трепетала Россия, называя его «заплечных дел обер-мастером», Салавата представили на допрос…
Двое гренадеров под рост Салавату ввели его в комнату, где за столом заседали надменные чиновники. На главном месте сидел маленький старичок со звездой на шее, который с брезгливостью осмотрел колодника с головы до ног.
Салават гордо вздёрнул голову. В его молодых глазах зажёгся огонь… Смерть так смерть — всё равно ничего другого не будет. Плюнуть врагам в лицо, крикнуть им правду о том, что они палачи народа, излить всю ненависть к ним…
Они совещались между собою вполголоса, как будто здесь не было Салавата. Верно, составляли хитрые планы, как подстроить ему ловушку…
«Как бы не так! — вдруг решил Салават. — Довольно быть мальчиком. Здесь идёт битва за жизнь Салавата, а в битве бывает нужна не только отвага — и хитрость! Крикнуть им в рожу вызов — это значит выдать себя головой, а мы ещё будем бороться!..»
Хотя Салават и мог говорить по-русски, но Шешковский и его чиновники, допрашивая многих башкир, привыкли к тому, что с ними нужно говорить через переводчика. Так же обратились и к Салавату. И он не выдал себя. За время, пока переводчик, подбирая башкирские фразы, передавал вопросы чиновников, Салават обдумывал свой ответ.
— Как ты пристал к самозванцу Пугачёву? — спросил сам Шешковский. — Чем он тебя прельстил?
Хотелось сказать, что он прельстил правдой, доброй любовью ко всем народам, но Салават, смирив свою гордость, сказал, что Овчинников взял его в плен, когда он шёл с сотней башкир к генералу Кару по указу начальства.
— Башкирам как было противиться с луками против пушки, одной только сотнею против тысячи казаков?.. — заключил Салават.
— А когда самозванец тебя отпустил домой, почему ты от них не отстал? Государыня в сентябре всем покорным мятежникам милость свою даровала. Ты знал ли о том?
«Я сам своею рукой истреблял изменников, я сжигал их дома и добро, угонял их скот!» — рвались слова из сердца. Так трудно было себя покорить и сейчас, чтобы не крикнуть врагам этих слов… Глупое слово — «покорность»… Но Салават покорил себя снова.
— Ярлыки давали? Я знаю. Много
— Самозванцу! — резко воскликнул один из чиновников.
— Государю! — твёрдо сказал Салават. — Откуда нам знать, что он был самозванец!..
— Указ вам читали, что он самозванец и вор, а не царь? — раздражённо сказал Шешковский.
— Читали указ, — отвечал Салават, — Там было сказано, что он беглый каторжник, казак Пугачёв, что у него вырваны ноздри, обрезаны уши, клейма на лбу и щеках, Я сам видал — нос цел, уши целы, лоб, щеки гладкие. Это совсем другой человек.
— Значит, ты волей ему служил? — спросил чиновник.
— Ведь как сказать — волей?! — ответил Салават. — Мы, башкирские люди, войны не хотели. Казаки хотели войны, а когда государь велит воевать — что тут делать!.. Я домой хотел убежать, казаки поймали меня, стреляли — вот рана… — Салават стал расстёгивать платье.
— Так что ж, казаки тебя обижали? — с насмешкой спросил Шешковский.
— Совсем обижали! Ай, как обижали! Я ведь чуть на войне не пропал!.. — вздохнул Салават.
— А народ ты грабил? — спросили его.
— Как так грабил народ?! — возмущённо, ото всей души, отвечал Салават. — Кабы я грабил народ, государь указал бы меня повесить…
— Вор, вор, вор!.. — закричал Шешковский, брызжа слюной, и вскочил с места.
Салават замолчал, не понимая причины его крика.
— Вор, самозванец — не государь!.. — пояснил молодой чиновник. — Разбойник-казак, самозванец!
Хитрые искорки промелькнули в глазах Салавата.
— Я так и хотел сказать: кабы я грабил народ, кабы я воровал, обижал бы людей, разбойник и самозванец меня приказал бы повесить. Вор не велел народ обижать. За грабёж и обиды народу злодей-вор всех вешал, — сказал Салават. — Я только ходил на войну, стрелял. На войне ведь как не стрелять! Кто стрелять не хотел, того самого убивали…
— А твой отец, старшина Юлай, волей с тобой пошёл к вору? — спросил Шешковский.
— Нет, совсем нет, атай в другом месте ходил воевать.
— Его, что же, тоже Пугач взял силой?
— Я как знаю! Атай старик ведь, а я малайка совсем… Старик мне не скажет…
Старичок шепнул что-то офицеру, сидевшему рядом. Тот дёрнул шнурок звонка.
Вошёл солдат.
— Привести Юлая Азналихова!
Ввели Юлая. Он был так же закован в цепи и одет в арестантский халат, как и сын. Они встретились взглядами.
— Как твоё имя? — через переводчика обратился Шешковский к Юлаю. — Это твой сын?
— Он говорит: «Не знаю, похож будто, да как знать — давно не видал», — отвечал переводчик со слов Юлая.
Обер-палач усмехнулся.
— У тебя молодые глаза. Может, признаешь отца? — обратился он к Салавату.
— Как не знать — отец ведь!
— Расскажи старику, что сын его признает, — приказал Шешковский переводчику.
Юлай принял сообщение безмолвно.
Ему только и надо было знать, не выдаёт ли себя Салават за другое лицо.