Салажонок

Колбасьев Сергей Адамович

– Ешь, когда дают.

Отказываться было неудобно. Васька нерешительно взял кубик, повертел его в пальцах и сунул в рот. Сразу же леденец, точно живой, сам выскочил на палубу. От страшной горечи Ваське свело скулы. В глазах его пошли цветные круги, и он даже зашатался.

– В целях предосторожности, - спокойно продолжал Клокачев, - поскольку наблюдались случаи самовольного поедания командой предохранительного сахара, данный сахар изготовляется смешанным с медицинской хиной, особо горьким и для потребления в качестве пищи никак не пригодным.

Команда

смеялась и подначивала, но Васька, выпрямившись, молчал. Он уже научился держаться.

– Добре, - сверху, с баржи, сказал начальник дивизиона. Он видел все происшедшее, и Васька ему понравился, однако долго он о нем не думал. Начиналось другое дело, более существенное.
– Ситников, иди к "Буденному". Примешь товарища коморси.

– Есть принять коморси!
– прокричал высунувшийся из люка Ситников. Выскочил наверх, осмотрелся и позвал: - Салага!

Васька не мог разжать губ.

– Тебя зовут или не тебя?
– удивился Ситников.
– Пристопорь на гроте флаг коморси. Тот, что дал начальник. Понял?

– Есть!
– с крайним напряжением выговорил Васька и пошел выполнять приказание. Очистил фалы, привязал к ним свернутый красной колбаской флаг и только тогда, отойдя к борту, начал отплевываться.

Истребитель, покачиваясь, дрожал. Тяжелая фигура Клокачева, стоявшего на корме баржи, медленно оседала в сумерки, в мелкую пыль затихавшего дождя.

– Стервец брюхатый, - пробормотал Васька в промежутке между двумя смертельно горькими плевками.

– Обалдел, сынок?
– неожиданно спросил Ситников. Он не оборачиваясь видел все, что происходило на его истребителе, и не мог допустить беспорядков. Будет. Все море заплюешь... На фалы флага коморси, слышь!

– Есть на фалах, - ответил Васька, снова становясь к мачте. Он уже знал: служба не допускала разговоров.

Ситников подходил мастерски - с крутого поворота. У самого "Буденного" дал задний ход и остановился, как приклеенный. Вода вскипела мелкими пузырями и затихла. Наверху вахтенный побежал доложить. Потом на истребитель упал штормтрап, и по нему на палубу спустились двое: высокий, весь в черной коже, с резким лицом под командирской фуражкой, и низенький, в сером, ничем не замечательный.

– Отваливайте, - распорядился высокий.

– Отдать концы!
– скомандовал Ситников и прозвенел телеграфом. Светло-серый с черными потеками борт "Буденного" сразу пошел назад. Провожавшая командующего группа комсостава взяла под козырек.

– Флаг?
– тихо спросил высокий.

– Флаг!
– полным голосом повторил Ситников, и Васька рванул фал. Красный сверток, взлетев, развернулся огромным полотнищем, перекрывшим чуть не половину мачты.

– Важно!
– вслух подумал Совчук.
– Что твоя демонстрация!

Флаг действительно был не по кораблю. Вытянувшись доской в боковом ветре, он горел нестерпимой краснотой и подавлял своими размерами. Весь "Буденный" скрылся за его бегущими складками.

Высокий вопросительно взглянул на Ситникова.

–

Не было других, - ответил тот.
– Не положено,

значит, чтоб сам командующий на малых судах ходил.

Маленький и серый вдруг вырвал руки из карманов.

– Чепуха!
– подскочил к Ваське.
– Прекратить балаган! Убрать!

Васька, спокойно смерив его взглядом, покосился на высокого. Он судил по внешности - только высокий, по его мнению, мог быть коморси.

– Я сказал: убрать!
– закипел настоящий коморси.

– А ты скажи своей бабушке, - резонно ответил Васька. Он вовсе не собирался подчиняться неизвестным личностям.

Командующий вплотную взглянул на Ваську синими свирепыми глазами и вдруг расхохотался.

Сразу же хлынул ливень. Он ударил по темному морю, и оно закипело белой пеной. Он наполнил воздух молочным светом и стеклянным блеском. Он свистел и хлестал, разрешая все недоразумения. Коморси и его высокий флаг-секретарь были смыты в кают-компанию, непомерный флаг спущен по приказу Ситникова, и Васька водворен в рубку рядом с рулевым Скаржинским.

Ворота гавани промелькнули и расплылись. Впереди на фарватере темнели еле видимые истребители, сзади сверкала сплошная завеса, черное небо качалось над головой. Вода захлестывала глаза и тонкими струями сползала за шиворот. Было нехорошо.

Потом стало еще хуже. "Смелый" догнал своих товарищей, и весь дивизион остановился, ожидая выходившую на буксире сторожевиков баржу. Стоять без движения на медленной скользкой волне под чертовым ливнем было невыносимо. Кильватерная колонна развалилась, и истребители, покачиваясь, развернулись носами в разные стороны.

Ситников влез в рубку, достал табак и попробовал свернуть папиросу, но бумага разлезалась под его мокрыми пальцами. Чтобы не выругаться, он кашлянул и вытер руки с прилипшими крошками табаку о холодный дождевик. Втроем в рубке было очень тесно.

Впереди блеснула молния. Голубым огнем вспыхнули косые струи, дробным грохотом прокатился гром. Ситников, вздохнув, сказал:

– Здорово ты коморси облаял, - но Васька не ответил. Во рту его была горечь.

Снова вспыхнула синева. На этот раз прямо над головой. Гром рванул почти одновременно со вспышкой. Он ударил градом камней в железный лист и рассыпался в высоте.

– На "Смелом"!
– донесся почти неузнаваемый голос начальника дивизиона.

– Есть на "Смелом"!

– Следовать навстречу барже. Почему, сволочь, не вышла? Привести!

– Есть привести!

Телеграф отзвенел, и "Смелый" начал разворачиваться.

– Буду указывать свое место фонарем, - уже издалека проговорил мегафон начальника дивизиона.

Фонарь, безусловно, был не лишним. Белая пена быстро темнела, и тяжелое небо, казалось, спускалось прямо на море. Сквозь короткие шквалы и дождь, рыская на попутной волне, "Смелый" шел к порту. Ситников вылез из рубки и наклонился вперед. Была сплошная, непроницаемая мгла. Изволь при такой видимости попасть в ворота.