Салажонок
Шрифт:
Командующий потянулся за графином с водой, но передумал: вода выдала бы его волнение.
– Хотел бы я знать...
– начал Безенцов.
– Своевременно узнаем, - ответил командующий.- Сейчас разговоры ни к чему.
На столе снова запищал телефон. От его писка мороз подирал по коже. Трубку схватил комиссар флотилии.
Командующий все-таки взял графин и налил стакан. Остальные были неподвижны. Смотрели на лицо комиссара, но не могли угадать, что он слышит.
– Такие дела, - сказал комиссар, кладя трубку.- Белосарайский пост сообщает: неприятель после непродолжительной
– Правильно, так и следовало ожидать.,. Товарищ Сейберт, завтра утром вы выходите в Таганрог. Пришлите оттуда плотников, здесь не хватает, - и отпил глоток воды.
– Товарищи командиры и комиссары! Обращаю ваше внимание на необходимость максимального использования судовых команд и судовых средств, Все, что возможно, делайте сами...
Васька потихоньку пробрался к двери и вышел. То, что произошло на совещании, было свыше его сил. Выдержка командующего казалась ему изменой, молчание Дымова - слепотой. Как могли они слушать гада Безенцова? Как могли разговаривать разговоры и не броситься на помощь "Революции"?
Васька сквозь кусты продирался вниз по косогору. Ему казалось, что внизу в порту его ждет волнение, митинг, кричащие люди, подготовка к бою - дым из труб всех кораблей и снаряды, выложенные на палубу у орудий. Он видел, как выбежит на стенку и крикнет: "Продали!" Крикнет, что командиров больше нет, что нужно самим браться за дело.
Он был взволнован до последней степени, но, выскочив на железнодорожные пути, сразу замедлил шаг. В порту все было спокойно.
Из вагонов выгружали бочки смазочного масла, тюки ветоши и прочее машинное имущество. Кислым дымом несло из временной кузницы. Люди ходили обыденные и занятые. Все было в порядке, но Васька успокоиться не мог.
У самой стоянки сторожевиков на ящике сидел Ситников, осунувшийся и с забинтованной правой рукой.
– Здорово, салага, - сказал он весело.
– Что, ушито дерут?
Васька тяжело дышал. Ситников внимательно на него взглянул, одной рукой вынул из кармана папиросы и спички, зажал коробок между коленями и ловко закурил.
– Говоришь, напугался, что опять стрельба? А ты брось. Видишь, каким военмором заделался, - и, закусив папироску, ощупал пальцами Васькину форменку.
Васька хотел вспылить, но сдержался. Потом хотел рассказать о совещании, но подумал: засмеет Ситников. Решил переменить разговор и спокойно спросил:
– Что ж твоя рука?
Ситников разъяснил подробно и со вкусом: пуля два раза пробила согнутую руку, порвала сухожилия, но костей не тронула. Рассказал о перевязках и боли и кончил тем, что скоро вернется в строй. Потом, подумав, добавил:
– Однако всего на свете пугаться не след, - и, усевшись поудобнее, рассказал о том, как комендора Зайцева убило лопнувшим стальным тросом, а инженер-механика Егорина - просто куском угля.
Васькино волнение происходило совсем не от страха, но тем не менее он слушал и успокаивался. Слишком спокоен был сам Ситников, слишком хорошо говорил. Ушел Васька к себе на корабль совсем повеселевшим, но на следующее утро увидел одетого в белое Безенцова, рассвирепел,
Сделано было чисто, - Васька даже улыбнулся. Безенцов молча на него посмотрел, вытер лицо и, повернувшись, ушел переодеваться. В это утро Васька был назначен чистить гальюны, в послеобеденный отдых - в порт на приемку брезента, а на следующий день - на окраску суриком кормового погреба.
Такая цепь неприятностей, обычная на морской службе, Ваське показалась не случайной.
"Гад Безенцов, - решил он.
– Нарочно делает!"
В погребе приходилось работать скорчившись, и сурик с подволока крупными каплями стекал прямо на голову. Было темно и смертельно душно.
– Гад белоштанный, - бормотал Васька, но не сдавался. Война так война. Помощи просить было не у кого, и от запаха краски кружилась голова, но Васька был спокоен: он знал, что сделает.
Окончив работу, он вылез и осторожно поставил ведро с суриком и кистью прямо у входа в кают-компанию, а затем снова спрятался в свой люк. Был вечер время, когда Безенцов обычно уходил на берег. Васька сидел и ждал. Сердце его билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит прямо в рот. Голова гудела, и тело ныло от неудобного положения.
– Боцман!
– вдруг прокричал голос Безенцова.
Васька вздрогнул и взглянул наверх. Безенцов и Дымов быстро шли по стенке к сходне. Значит, они все время были на берегу. Значит, план покушения был сорван,- Васька выскочил из люка и еле успел убрать ведро.
Я согласен с тем, что подобными методами бороться не следует, но в Васькино оправдание скажу: после шестичасовой работы в таком погребе, какой был на "Разине", и не то можно придумать.
– Боцман, наверх!
– отозвался вахтенный. Боцман медленно вышел из камбуза. В руках он держал огромную кружку чаю и глядел недоверчиво.
– Команда вся на борту?
– спросил Безенцов.
– Вся, - коротко ответил боцман. Он очень не любил официальные формулы ответов и после Октября раз навсегда перестал говорить "так точно".
– Приготовиться к съемке!
– крикнул Безенцов, и боцман сразу переменился. Вся его медлительность исчезла. Он выплеснул чай за борт и выпрямился:
– Есть!
С носа прибежал помощник командира, толстый и веселый водник Михаил Лазаренко.
– Куда идем, товарищи? Куда идем?
– В море, - ответил Безенцов.
– Приказано срочно сниматься.
Из машинного люка высунулась грязная голова механика.
– Товарищ командир!
– закричал он.
– Товарищ командир, мы никак не можем срочно сниматься, - и тише добавил: - У нас разобрана донка. Вы сами утром разрешили.
– То есть как?
– удивился Дымов.
– Корабль из строя выходит, а комиссару неизвестно?
Безенцов побледнел и взял Дымова за руку:
– Пойдем, - и двинулся к кают-компанейскому люку.
– Я забыл сказать... Я утром...
– Нет, - остановил его Дымов.
– В штаб пойдем. Объяснить надо. Доложить, чтоб другой сторожевик послали.