Сальтеадор
Шрифт:
Мы уже оставили позади две трети страшного путешествия, и (если не говорить о бесстрастном лоцмане, что зовется доном Карлосом, которому — под именем Карла V — предназначено вникать в бедствия, потрясающие общество, как ныне он вникает в несчастья, потрясшие семьи) каждый покинул или собирался покинуть площадь, где разыгрались только что рассказанные нами события, и у каждого тяжело было на душе и голова шла кругом.
Мы уже видели, что дон Фернандо бежал первым, вторым ушел дон Руис, проклиная сына, жалуясь на короля, взывая к Богу, и, наконец, король, как всегда
И только те действующие лица, кого особенно касалась недавняя сцена, стояли, словно окаменев, среди толпы, и люди смотрели на них и сочувственно и удивленно, — то были Мерседес, опиравшаяся, когда теряла сознание, на плечо доньи Флор, и дон Иньиго, будто громом пораженный словами короля: «Не смейте являться ко мне до тех пор, пока виновный не будет взят под стражу».
Итак, ему предстояло взять под стражу человека, вызывавшего в нем такое теплое чувство, человека, о чьем помиловании он так настойчиво и безуспешно хлопотал, а ведь тогда того обвиняли лишь в преступлениях, свершенных против людей, сейчас же ему грозит еще более тяжкая кара за святотатство — преступление, свершенное против Господа Бога, и теперь он сам, дон Иньиго, пожалуй, готов стать мятежником, сообщником неслыханного преступления, поправшего нравственные устои человеческого общества, готов никогда больше не являться к королю.
Да, может быть, в глубине души он уже и склонялся ко второму решению, ибо, отложив на более поздний час выполнение приказа об аресте дона Фернандо, он торопливо пошел к дому, чтобы дать кое-какие распоряжения: надо было оказать помощь донье Мерседес — ей стало дурно.
Следовало бы сейчас же проводить ее домой, но странное дело: едва только дон Иньиго, сильный и крепкий, словно юноша, подошел к матери дона Фернандо, собираясь перенести ее на руках, донья Мерседес, заслышав его шаги, вздрогнула и, открыв глаза, крикнула, словно страшась чего-то:
— Нет, нет, только не вы, не вы!
И дон Иньиго, услышав ее слова, опустил голову и поспешил за кормилицей дона Фернандо и стариком-слугой, который был оруженосцем дона Руиса во время войны с маврами; между тем донья Флор в полном недоумении тихо повторяла:
— Отчего же моему отцу не помочь вам, сеньора?
Но Мерседес снова закрыла глаза, а спустя некоторое время, собрав все силы, превозмогая слабость, она с помощью доньи Флор пошла, с трудом ступая, к дому и почти дошла до него, когда двое слуг выбежали из дверей и поддержали ее…
Донья Флор уже собиралась войти в дом вместе с Мерседес, но на пороге ее остановил отец.
— В последний раз вы входите в этот дом, — сказал дон Иньиго, обращаясь к дочери, — проститесь с доньей Мерседес и возвращайтесь сюда.
— Проститься? В последний раз в этот дом? Что это значит, отец?
— Я не могу жить в доме матери, если должен предать
— Смерти? Дона Фернандо? — крикнула молодая девушка, бледнея. — Неужели король осуждает его на смерть?
— Существовало бы наказание более тяжкое, чем смертная казнь, дон Фернандо был бы к нему приговорен.
— Отец! Разве вы не можете пойти к дону Руису, своему другу, и уговорить его?..
— Нет, не могу.
— Неужели донья Мерседес не может пойти к своему супругу и упросить его взять жалобу назад?
Дон Иньиго покачал головой.
— Нет, не может.
— Боже мой, Боже мой, — твердила донья Флор, — я буду взывать к сердцу матери, и, право же, сердце ее найдет способ спасти сына!
С этими словами она вбежала в дом.
Донья Мерседес сидела в том самом зале, где совсем недавно она стояла рядом с сыном, прижимая руку к радостно бьющемуся сердцу; и вновь рука ее была прижата к сердцу, только теперь оно разрывалось от горя.
— Мама, мама, — воскликнула донья Флор, — неужели же нельзя спасти дона Фернандо?
— Твой отец подал тебе хоть какую-нибудь надежду, дитя мое?
— Нет.
— Верь своему отцу, бедная девочка.
И она разрыдалась.
— Но, по-моему, сеньора, — настаивала донья Флор, — после стольких лет супружества вы можете попросить дона Руиса об этой милости?..
— Он откажет мне.
— Но ведь отец всегда остается отцом, сеньора.
— Да, отец… — промолвила Мерседес.
И она закрыла лицо руками.
— И все же попытайтесь, сеньора, умоляю вас.
Мерседес раздумывала недолго.
— Пожалуй, верно, ведь это не только мое право, это мой долг, — проговорила она и обратилась к оруженосцу: — Висенте, где ваш господин?
— Он заперся у себя в комнате, сеньора.
— Вот видите, — сказала Мерседес, словно хватаясь за этот предлог.
— Попросите его ласковым голосом открыть дверь, сеньора, и он откроет, — повторяла донья Флор.
Мерседес попробовала подняться, но снова упала в кресло.
— У меня нет сил, вы же видите, — жалобно произнесла она.
— Я вам помогу, сеньора, — предложила девушка и, обняв ее, подняла с силой, неожиданной для такого хрупкого создания.
Мерседес вздохнула и пошла вместе с доньей Флор.
Минут через пять безутешные мать и любящая девушка постучали в дверь дона Руису.
— Кто там? — произнес он угрюмо.
— Я, — отвечала донья Мерседес едва слышно.
— Кто это?
— Его мать!
Из комнаты донесся стон, потом шум шагов — кто-то приближался, медленно, тяжело ступая, и вот дверь отворилась.
Появился дон Руис, взгляд его блуждал, борода и волосы были всклокочены.
Казалось, за полчаса он постарел на десять лет.
— Вы тут? — спросил он; заметив донью Флор, он продолжал: — Да вы не одна. Я бы удивился, если бы вы отважились прийти одна.
— Ради спасения сына я бы на все отважилась, — отвечала Мерседес.
— Входите же, но одна.
— Дон Руис, — тихо попросила донья Флор, — не позволите ли вы дочери вашего друга присоединить свою просьбу к просьбе матери?