Сальтеадор
Шрифт:
— Клянусь честью, ни в малейшей степени.
— Не может быть!
— Вы забываете, дорогой мой дон Рамиро, что года два меня не было в Испании и мне совсем или почти совсем неизвестно, что произошло здесь за это время.
— Да, верно. Ваше неведение, признаюсь в этом, в конце рассказа мне очень поможет.
У меня были две возможности увидеть мою прекрасную незнакомку: воспользоваться своим происхождением и положением в свете, чтобы представиться отцу и проникнуть к красавице-дочери. Или, подобно узнику, что ждет, не засияет ли солнце за решеткой его окна,
Я воспользовался первым способом.
Мой отец в молодости был знаком с тем вельможей, к которому я надеялся проникнуть. Я ему написал, мне ответили, и я был сердечно принят; я хотел видеть дочь, а не отца, но она, по приказанию отца или из любви к уединению, оставалась у себя; я прибег ко второму способу, хотя он не всегда приносит удачу, решил украдкой перехватить ее взгляд, когда вечером, в одиночестве, она будет вдыхать, стоя у окна, свежий и благоуханный воздух — ветерок с Тахо. Но все же молодую девушку, пожалуй, больше заинтересует всадник, остановившийся под ее балконом прекрасной звездной ночью или во тьме, когда разразится гроза, чем кавалер, представленный ей в будуаре или гостиной?
— Вы всегда были чрезвычайно наблюдательны в том, что касается женщин, дон Рамиро. Продолжайте же, я вас слушаю и убежден в вашем успехе.
Дон Рамиро покачал головой.
— Я не добился успеха, но и не потерпел полной неудачи, — сказал он. — Два-три раза, стоя за углом, я ловко укрывался от ее взгляда, но сам видел ее, зато стоило ей заметить меня, как — и в этом не было ни притворства, ни поспешности, ни гнева — жалюзи закрывались.
— А разве через жалюзи вы не могли проследить, смотрит ли она на вас?
— Признаюсь, эта надежда меня долго поддерживала, но однажды, когда после вынужденного недельного отсутствия я снова явился, то оказалось, что дом заперт, двери и окна наглухо закрыты.
Никто днем так и не появился — ни девушка, ни отец, ни дуэнья, и ночью в доме, темном, как могила, свет не зажигался. Я навел справки — регентский совет был распущен из-за приезда в Испанию короля дона Карлоса, и, когда он подъезжал к Толедо, отец моей инфанты вернулся в Малагу.
Я устремился в Малагу, готовый следовать за ними на край света, возобновил свои попытки, и кажется, с большим успехом. Теперь она скрывалась не так поспешно, и я смог сказать ей несколько слов; тогда я стал заранее бросать букеты на ее балкон; сначала она отталкивала их ножкой, потом словно не обращала на них внимания, наконец начала их поднимать, один или даже два раза она ответила на мои вопросы, но, будто смущенная своей снисходительностью и испуганная звуками своего голоса, она почти сейчас же удалялась, и слова ее скорее походили на молнию, что делает ночь еще темнее, чем на зарю, что предшествует дню.
— Итак, дело продвигалось?.. — спросил дон Фернандо.
— До тех пор, пока король не повелел ее отцу приехать в Гранаду.
— О-о! Бедный дон Рамиро! — воскликнул, смеясь, Фернандо. — Значит, вы обнаружили, что дом в Малаге закрыт, как и в Толедо?
— Нет, не так. На этот раз она благосклонно предупредила
— Вот оно что, — бросил Фернандо, но Рамиро был поглощен своим рассказом и не заметил, как при последних его словах переменился тон друга.
— Да, в наших убогих придорожных гостиницах ничего не найти, однако я заказывал угощение. Я узнал, какие духи она любит, и ношу эти духи на шее в маленькой золотой курильнице, я наполнял их ароматом коридоры, по которым она проходила, комнаты, в которых она останавливалась. Я узнал ее любимые цветы, и в каждом пристанище, от Малаги до Гранады, ее ноги ступали по ним.
— А зачем же такому галантному кавалеру, как дон Рамиро, — произнес дон Фернандо с волнением в голосе, — понадобилась дружеская помощь, раз у него в распоряжении столько возможностей?
— Ах, любезный друг, дорогой друг Фернандо, случай, — нет, я ошибаюсь, — Провидение соединило два обстоятельства, и они должны, если не разразится на моем пути какая-нибудь неведомая катастрофа, привести меня к счастью.
— Какие же это обстоятельства? — спросил дон Фернандо, проводя рукой по лбу, чтобы отереть выступивший пот.
— Отец той, кого я люблю, друг вашего отца, а вы, милый Фернандо, появились сегодня, словно мой ангел-хранитель.
— Ну, а дальше?
— Ваш отец предложил ему гостеприимство, поэтому…
— Значит, та, которую вы любите… — проговорил Фернандо, стиснув зубы от ревности.
— Да неужели вы не догадываетесь, любезный друг?
Дон Фернандо оттолкнул того, кто так неудачно выбрал время, чтобы назвать его другом.
— Ни о чем я не догадываюсь, — оборвал он с мрачным видом, — извольте сказать мне всё. Как зовут вашу любимую, дон Рамиро?
— Неужели надо называть имя солнца, когда вы чувствуете его теплоту и ослеплены его лучами? Поднимите глаза, дон Фернандо. Да сможете ли и вы вынести вид светила, испепеляющего мое сердце!
Дон Фернандо поднял глаза и увидел донью Флор: чуть наклонившись, она стояла у окна и смотрела на него, ласково улыбаясь. Ей, казалось, достаточно было, чтобы дон Фернандо ее увидел: обменявшись с ним быстрым взглядом, она откинулась назад, и окно со стуком захлопнулось.
Но хоть окно и закрылось очень быстро, из него успел вылететь цветок.
То был анемон.
XXV
АНЕМОН
Молодые люди кинулись поднимать случайно оброненный или брошенный намеренно цветок.
Дон Фернандо был ближе к окошку и взял его.
Дон Рамиро протянул руку и сказал своему другу:
— Благодарю, любезный Фернандо! Отдайте-ка мне цветок.
— Почему же? — спросил Фернандо.
— Да ведь его бросили мне.
— Кто вам сказал?
— Никто, но кто скажет иное?
— Тот, кто не побоится прямо сказать вам об этом.