Салтыков-Щедрин. Искусство сатиры
Шрифт:
Таким образом, Щедрин блистательно показал, что не безнравственность сделала Дерунова буржуазным хищником, а буржуазное хищничество сделало его безнравственным. Социальное, классовое положение человека определяет его моральный облик.
Дерунов, помимо двух рассказов, специально ему посвященных («Столп», «Превращение»), упоминается в разговорах действующих лиц в таких рассказах «Благонамеренных речей», как «Отец и сын», «Кузина Машенька», «Непочтительный Коронат», а затем и в некоторых других циклах сатирика. Он является центральной фигурой в ряду щедринских персоналией, олицетворяющих бурн.:уазию, своего рода литературным прототипом для созданных Щедриным вслед за ним образов «чумазого». Таковы в «Благонамеренных речах» Антон Стрелов («Отец и сын») и Хрисанф Полушкин («Опять в дороге»), в «Убежище Монрепо» — Колупаев и Разуваев, в «Современной идиллии» — Вздошников. Все ото вариации одного и того же социального типа, впервые и наиболее монументально разработанного в
Если деруновская генерация олицетворяет собою новую пореформенную буржуазию, вырастающую из низов — из третьего городского сословия и крестьянства, — то особый тип буржуазного хищника представлен в «Благонамеренных речах» образом Марии Промптовой («Кузина Машенька»). Мария Промптова — представительница той части крепостников, которые после освобождения крестьян сумели перестроить свое хозяйство на буржуазный лад. Не отказываясь целиком от старых рутинных форм крепостнической эксплуатации, они дополнили и подкрепили их формами эксплуатации капиталистической, предались продаже и купле, округляли имения, заводили кабаки, пускались в финансовые операции. Наряду с Марией Промптовой из «Благонамеренных речей» другой такой мастерски обрисованный гибридный тип помещика-капиталиста представлен в «Пошехонских рассказах» в образе Артемия Клубкова.
***
Рядом и в союзе с экономическими «столпами» идут в «Благонамеренных речах» реформированные «оxранители» политического режима, представители воинствующей царской бюрократии. Для них характерны, с одной стороны, готовность по первому трубному звуку устремляться на искоренение «превратных толков» и «неблагонадежных» элементов, с другой — совершенно приличная, «даже джентльменская» наружность, отработанные манеры, либеральная фразеология, сдобренная французскими оборотами, склонность поиронизировать в частной беседе над своей должностной деятельностью. Одним словом, это бюрократ новейшего закала. Но, несмотря на обновленную внешность, в политическом существе своем это все тот же, прежний, старозаветный Держиморда, только «почищенный, приглаженный, выправленный» (IX, 72). Таков молодой исправник Сергей Иванович Колотов («Охранители»). Таков и другой молодой человек, благовоспитанный и современный, «очень проворный, ходкий и с чрезвычайными претензиями на деловитость и проницательность» (XI, 403). Он легко пускается в разговоры о литературе, красноречиво судит о пользе юридического образования и о необходимости защиты общества против «нетерпимых теорий», доказывает благотворность доносов, именуя их «общественной самозащитой», и имеет склонность покопаться в чужой душе, чтобы «что-нибудь оттудова унести, ради иллюстрации в искренней беседе с начальством...» (XI, 404). Несмотря на свою кратковременную практику, он уже успел открыть «целую организацию» нигилистов. Перед нами один из птенцов той школы, которая снабжает всю Россию героями судоговорения, — Павел Федорыч Добрецов, «уловляющий вселенную в качестве судебного следователя» («Непочтительный Коронат»),
Приведем, наконец, еще один образец «охранителя», обладавшего симпатичной наружностью, достойной героя любовного романа, и любившего блеснуть своими ораторскими дарованиями. «Он охотно говорил обо всем: и о народе, и о высших соображениях, и о святости задачи, к выполнению которой он призван. У него был всегда наготове целый словесный поток, который плавно, и порой даже с одушевлением, сбегал с его языка, но сущность которого определить было довольно трудно» (XI, 466). А когда речь заходила о любви к отечеству, «он был совершенно неистощим и даже поэтичен» (XI, 469). Он не мог без слез слушать народную песню «Не белы снеги», не мог без умиления видеть декорацию, изображающую русскую деревню, и т. д. Во время воины «патриот», находившийся во власти столь высоких чувств, выступил организатором губернского ополчения и... обокрал казну на огромную сумму. Это управляющий палатою государственных имуществ Владимир Онуфриевич Удодов («Тяжелый год»).
Так, в «Благонамеренных речах» сатирик выводит портретную галерею «охранителей порядка», которые, сохраняя благонамеренную наружность и прикрываясь благонамеренными речами об интересах государства и защите отечества от внутренних и внешних врагов, казнокрадствовали и грабили народ, превратив государство в пирог, жадно раздираемый на куски. «Всякий спешил
«Благонамеренные речи» явились новым шагом в сатирическом разоблачении принципов буржуазно-дворянского государства. Это выразилось, во-первых, в углублением трактовки классовой сущности государства, а во-вторых, в распространении этой критики и на республиканскую форму буржуазного государства.
Основной сатирический удар «Истории одного города» был направлен на сам принцип монархического деспотизма, на его диктаторов. Щедрин бил по высшей администрации. Власть и народ были представлены как два антипода. Чтобы резче изобразить антагонизм этих двух сил, Щедрин почти не касался тех классов, интересам которых служило самодержавие. Мы уже говорили о том, какими творческими соображениями была продиктована своеобразная социология «Истории одного города». Теперь следует прибавить к ранее сказанному, что в 70-е годы Щедрин продвинулся вперед в своем понимании классового характера государства.
В 60-е годы Щедрин, понимая общность интересов помещиков и бюрократии, все же был склонен несколько преувеличивать самостоятельность последней. В то время ему не вполне были чужды просветительские иллюзии относительно надклассовой роли наиболее просвещенной части бюрократического аппарата. В 70-е годы он глубже познает, что сила классовых интересов главенствует и над силой просвещения, просвещенный пенкосниматель следует за невежественным хищником, просвещение верхов служит интересам верхов. Как показано выше, через все содержание «Благонамеренных речей» проводится идея о содружестве реформированного, просвещенного бюрократа, политического «джентльмена» самого новейшего образца, с экономическими «столпами, буржуазного толка, еще не успевшими облагородить свою дикообразную внешность. Несмотря на то что бюрократия стала более цивилизованной, она, еще не порвав своих старых уз с бывшим более культурным хозяином-помещиком, уже начинает изменять ему, склоняясь в сторону нового хозяина — чумазого.
Становой Грацианов, олицетворяющий в «Убежище Монрепо» новый курс государственной политики, так инструктирует урядников: «Действительного и истинно плодотворного содействия вы можете ожидать, по преимуществу, от господ кабатчиков»; «Не особенно полезного, однако ж, и не вредного содействия вы можете ожидать от господ бывших помещиков, ныне скромно именующих себя землевладельцами» (XIII, 75—76).
В том же «Убежище Монрепо» писатель, характеризуя государственную политику в связи с переходом экономического господства от помещиков к буржуазии, говорит, что бывшие столпы, выслужив свой срок, подгнили, не было уже смысла привлекать их вновь к деятельному столпослужению. Была даже минута (начало 60-х годов), когда казалось, что «вот-вот все русское общество вступит на стезю абсолютного и бесповоротного бесстолпия». Напуганные «охранители» сперва старались изо всех сил пристроить «пропащих людей», а потом последние надоели первым и «подгнившие столпы были немедленно заменены новыми» (XIII, 143—144). Требовались люди более подходящие, которые зубами вцепились бы во врученные им знамена. Такими людьми оказались новоявленные русские буржуа, «чумазые»; их теперь приветствуют охранители и публицисты.
Экономика господствует над политикой и диктует ей свои права и законы. Государственная политика служит экономически господствующим классам. К более глубокому уяснению этой истины Щедрин пришел в 70-х годах, во-первых, под влиянием фактов экономической эволюции России, — в связи с этой эволюцией монархия помещиков превращалась в монархию буржуазии, — а во-вторых, в результате непосредственного знакомства с государственной политикой стран Западной Европы во время годичного пребывания за границей, куда писатель выехал весной 1875 года для прохождения курса лечения. Это была первая заграничная поездка Щедрина. Впечатления, вынесенные из нее, как и из последующих поездок, значительно обогатили творчество сатирика. В «Благонамеренных речах» свидетельством этого служит прежде всего публицистический очерк «В погоню за идеалами» (1876). Он посвящен специально критике политических принципов эксплуататорского государственного строя и анализу отношения различных социальных слоев общества к государству как в России, так и за рубежом. «Отношение масс к известной идее, — говорит Щедрин, — вот единственное мерило, по которому можно судить о степени ее жизненности» (XI, 449). С этой точки зрения Щедрин дает блистательную критику республиканской Франции.
«Несмотря на несколько революций, — пишет Щедрин, — во Франции, как и в других странах Европы, стоят лицом к лицу два класса людей, совершенно отличных друг от друга и по внешнему образу жизни, и по понятиям, и по темпераментам. Во главе государства стоит так называемый правящий класс, состоящий из уцелевших остатков феодальной аристократии, из адвокатов, литераторов, банкиров, купцов и вообще всевозможных наименований буржуа. Внизу — кишит масса управляемых, городских пролетариев и крестьян. И тот, и другой классы относятся к государству совсем неодинаковым образом» (XI, 453).