Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

Петряков Александр Михайлович

Когда эта голова треснет, когда эта голова расколется, когда эта голова взорвется, из нее родится цветок, новый Нарцисс, Гала — мой Нарцисс…

На картине этот цветок вылупляется из яйца, что держат пальцы большой руки, схожей с коленопреклоненным Нарциссом, — это как бы намек на то, что этот цветок несет избавление от рукоблудия.

Именно эта работа была показана Фрейду при их встрече в Лондоне в 1938 году. Дали давно мечтал увидеться с великим ученым и страстно домогался этого, допекая Стефана Цвейга, хорошо знакомого с Фрейдом, чтобы он устроил свидание.

Писатель пошел навстречу художнику и написал ученому, что Дали — «единственный гениальный художник нашей эпохи и единственный, кто останется в истории».

Престарелый ученый согласился, хоть и считал сюрреалистов «дураками на девяносто пять процентов, исходя из крепости спирта». Дали, однако, старику понравился, Фрейд отметил его горящие фанатичные глаза и сказал тоже навязавшемуся ему в гости Эдварду Джеймсу по-немецки (Дали немецкого не знал), что если все испанцы такие, как этот художник, то неудивительно, что там идет гражданская война. Ученый внимательно изучил «Метаморфозы Нарцисса» и заметил, что в картинах старых мастеров ему хочется увидеть что-нибудь подсознательное, а в картинах сюрреалистов что-нибудь сознательное. Это была, конечно, шутка, но Дали принял ее за чистую монету и истолковал, по собственному признанию, как смертный приговор сюрреализму. Отметил Фрейд и высокую живописную технику и, как бы делая вывод, сказал, что «искусство не должно позволять себе расширять свои границы до такой степени, поскольку качественное взаимодействие между бессознательным материалом и подсознательным процессом должно находиться в некоторых рамках».

Дали во время встречи был занят еще и графическим портретом великого ученого, и его поразило, что голова Фрейда напоминает улитку. Дали очень хотелось, чтобы Учитель, как он называл великого психоаналитика, увидел и оценил портрет, но Цвейг так и не рискнул показать его Фрейду, который вскоре и скончался, не вынеся изгнания нацистами из Вены, где он прожил всю свою жизнь. Художнику писатель, однако, сказал, что ученому портрет понравился. Лишь после смерти Цвейга в 1942 году Дали узнал из его посмертно изданной книги «Завтрашний мир», что писатель ему лгал. Но из лучших побуждений. Он увидел в портрете больного раком старика блестяще переданную художником усталость от жизни, близкое дыхание смерти и не хотел доставлять немощному человеку лишних волнений.

Дали в «Дневнике одного гения» вспоминает, что Цвейг звал его в Бразилию, куда он эмигрировал вместе с женой, соблазняя его крупными бабочками. Но Дали не был поклонником латиноамериканской флоры и фауны, да и вскоре пришло известие, что Цвейг и его жена покончили жизнь самоубийством. На этой же страничке дневника художник пишет:

«Я не колеблясь причисляю Фрейда к лику героев. Он лишил еврейский народ самого великого и прославленного из его героев: Моисея. Фрейд неопровержимо доказал, что Моисей был египтянином, и в предисловии к своей книге о Моисее — самой лучшей и самой трагической из его книг — предупредил читателей, что это разоблачение было не только самой честолюбивой и самой заветной, но и самой разъедающе горькой из его цeлeй:

Все, нет больше крупных бабочек!»

Встреча с Фрейдом, иконой, которой он поклонялся с юности, произвела на Дали неизгладимое впечатление. Для него это была не просто встреча с великим ученым, духовные и философские воззрения которого обретали плоть и кровь в его творчестве. Он почему-то верил, что Фрейд избавит его и от комплексов, в частности Эдипова, избавит волшебством психоанализа от наваждения духовной тирании отца, и он перестанет являться на его холстах в образе Вильгельма Телля со страшными и недвусмысленно угрожающими инструментами вроде ножниц.

Подобный же комплекс, как мы уже говорили, он испытывал и по отношению к Пикассо, и в связи с этим уместно вспомнить портрет Пикассо, написанный Дали позже, в 1947 году, где его коллега изображен с женскими грудями, а между ними торчит все тот же нарцисс в качестве, вероятно, эзотерического намека.

После достопамятной встречи Дали уехал вместе с Галой во Флоренцию, где еще раз подтвердил свои новые умонастроения:

«Довольно отрицать — пришла пора утверждать. Хватит выправлять — надо поднимать, возвышать, сублимировать. Хватит растаскивать — надо собирать и строить. Хватит забавляться автоматическим письмом — надо вырабатывать стиль. Пора

кончать с разрушением и разбродом — надо учиться ремеслу. Довольно скепсиса — нужна вера. Довольно блуда — нужна чистота. Довольно уповать на коллектив и униформу — нужна индивидуальность, личность. Нужна иерархия. И хватит экспериментов — нужна Традиция. Ни революций, ни контрреволюций — ВОЗРОЖДЕНИЕ!»

Эта программа, которую он себе выстроил, будет им неукоснительно выполняться. Поездка в Италию укрепила давние, выношенные с юности мысли о приоритете традиции в живописи — именно она имеет власть над художником, именно она, в какой бы ипостаси ни выступала, дарует ощущение красоты и является основой этого понятия.

И, надо сказать, со второй половины 30-х годов живопись Дали обретает новую структуру восприятия, независимо от сюжетов картин и их наполненности теми или иными персонажами. Даже тот ужас и страх, что мы видим в «Предчувствии гражданской войны», эстетизирован; небо, написанное в канонах классики, уже не является просто фоном, на котором происходят те или иные события с гротескными мизансценами, как это было в работах 20-х годов, здесь оно работает на персонажа, дополняет трагическую напряженность и так организует пространство благодаря низкому горизонту, что созерцанию акта самоистребления ничто не мешает. Небо и уплощенный пейзаж органически связаны с персонажем, подчеркивая совершенство композиции.

В сентябре 1938 года супруги Дали приезжают на виллу знаменитой Коко Шанель в Рокенбрюне. Сентябрь 1938 года памятен в европейской истории подписанием позорного Мюнхенского соглашения. Трусливые и недальновидные политики в очередной раз умиротворили Гитлера, отдав ему на растерзание Чехословакию, но любой трезвомыслящий человек видел, не говоря о политических аналитиках, что аппетит у фюрера зверский, ему одной Чехословакии будет мало. Неустойчивая политическая погода в Европе менялась к худшему и предвещала неизбежную грозу. Боши, как называли французы немцев, вновь стали пугалом континента.

В доме Шанель супруги живут осень и зиму. Со знаменитой кутюрье Дали знаком уже давно, с ней у него, да и у Галы тоже, сложились теплые добрые отношения. «Все лучшее, что есть во французской породе, воплотилось в Коко», — писал о ней Дали. У Шанель он не только в гостях, они делают совместную работу к балету «Вакханалия». Этот проект зрел у художника уже с 1934 года; во время последней встречи с Лоркой в 1935 году в Барселоне он и ему предлагал поучаствовать в нем, проявить свой драматургический талант. Но реально это осуществлялось только сейчас, когда за дело взялся руководитель «Русского балета» Мясин, а деньги на постановку дал Эдвард Джеймс. Коко Шанель, как читатель уже догадался, делала костюмы к предстоящему спектаклю, главными героями которого были безумный король Баварии Людвиг II и основоположник мазохизма Захер-Мазох. Дали был в восторге от работы Шанель, особенно ему понравился костюм баварского короля. «В какие одежды облекла жгучую горечь его неутоленных страстей!» — восторгался художник.

Здесь Дали написал две свои «загадки» — «Загадку Гитлера» и «Бесконечную загадку», названную поначалу «Великий Одноглазый Кретин», где вновь появляется голова Лорки. Темный сумеречный колорит обеих картин свидетельствует о мрачном предчувствии войны, и это настроение передается зрителю.

Весной 1939 года супруги Дали вновь отправляются в Америку. Вместе с растущей известностью мастера за океаном возросли и цены на его холсты. Почти все, что он привез, было продано на общую сумму 25 тысяч долларов. Не ушли почему-то только «загадки» — с Гитлером и Лоркой. Получил он и предложение сделать дизайн павильона развлечений для Всемирной Нью-Йоркской выставки. Гонорар был высокий, но и сроки очень сжатые. Исходную идею Дали назвал «Сон Венеры». Перед входом должна была стоять статуя Венеры, скопированная с известной картины Боттичелли, но с рыбьей головой, а в павильоне художник хотел возвести коралловый риф с бассейном в форме буквы «Г», где плескались бы русалки, но не просто так, а со смыслом, символизируя подсознательные процессы во время сна. В качестве бутафории был предложен большой набор сюрреалистических объектов: диван в форме губ — на этот раз Греты Гарбо, а не Майе Уэст, — женщина в образе рояля, резиновые телефоны и прочее. Самым ярким объектом было, конечно, «дождливое» такси — входишь в машину, а там ползают улитки и хлещет ливень.