Сальватор. Том 1
Шрифт:
– Да, дядюшка, я видел эту пьесу.
– Неужели ты не аплодировал маркизу де Монкаду?
– Я аплодировал его игре, потому что Арман прекрасно исполняет эту роль, но его действиям я не рукоплескал.
– Так вы добродетельны, дражайший племянник?
– Нет, дядюшка. Но быть добродетельным или допускать, что мужчина может получать деньги от женщины…
– Дорогой друг! Когда ты сам беден, а женщина богата, как госпожа де Маранд или графиня Рапт…
– Дядя! – вскричал Петрус и вскочил со своего места.
– Сядь, племянник! Сядь! Теперь это немодно. Не будем
Четыре месяца назад я оставил тебя в мастерской, украшенной эскизами, да прилегавшей к ней крдхотной спальней, которые убирала консьержка, пышно называвшаяся служанкой. Я вытирал ноги о старенький половичок перед дверью, я видел, как ты преспокойно отправляешься в Латинский квартал, чтобы на двадцать два су пообедать у Фликото, и я подумал: «Мой племянник – нищий художник, зарабатывающий тысяч пять своей мазней, но он не хочет влезать в долги или сидеть на шее у несчастного отца: мой племянник – честный малый, но дурак. Значит, я должен дать ему хороший совет». И я советую ему то же, что господин Лозен – своему племяннику Я говорю – «Мальчик, ты хорош собой, у тебя изысканные манеры. Вот принцесса. Ее зовут не герцогиня Беррийская, она не дочь регента, но она купается в миллионах…»
– Дядя!
– Я возвращаюсь и вижу: двор превратился в сад, посреди сада – клумба редких цветов.. О! Вольер с птицами из Индии, Китая, Калифорнии… Ого! Конюшни с лошадьми за шесть тысяч франков, упряжь с гербами Куртенеев… Ого-го! И я радостно поднимаюсь наверх, а про себя думаю: «Мой племянник – умный молодой человек, что иногда оказывается лучше, чем быть талантливым». Я вижу ковры, мастерскую, достойную самого Гро или Ораса Берне, и думаю: «Все идет отлично!»
– Мне очень жаль, но я должен вам сказать, что вы заблуждаетесь, дядя.
– Значит, все идет плохо?
– Нет, нет. дядюшка. Но прошу мне поверить, что я слишком горд и не могу принимать из чужих рук эту роскошь, с которой вы были так добры меня поздравить, а потому обязан
всем этим себе.
– Ах, дьявол! Понимаю! Тебе заказали картину и заплатили вперед?
– Нет, дядя.
– Тебе поручили расписать ротонду в Мадлен?
– Нет, дядя.
– Ты приглашен личным художником к его величеству русскому императору с окладом в десять тысяч рублей?
– Нет, дядя.
– Так ты влез в долги?
Петрус покраснел.
– Ты дал задаток шорнику, каретнику, обойщику и сделал это от имени барона де Куртенея, а так как все знают, что ты мой племянник, то тебе поверили в долг.
Петрус опустил голову.
– Однако ты должен понять, – продолжал граф, – что, когда все эти люди явятся ко мне со счетами, я скажу: «Барон Эрбель? Не знаю такого!»
– Дядюшка, успокойтесь! Никто к вам не придет.
– К кому же они придут?
– Ко мне.
– А ты будешь в состоянии расплатиться, когда тебе выставят счет?
– Я постараюсь…
– Знаю, как ты стараешься: гуляешь до обеда в лесу, чтобы встретить графиню Рант, проводишь все вечера напролет в Опере или опере-буфф, чтобы издали поклониться графине Рапт, а каждую ночь тащишься на бал, чтобы пожать ручку
– Дядя!
– Да, правду слушать трудно, но ты ее все-таки услышишь.
– Дядя! Я, кажется, ничего у вас не прошу… – гордо начал Петрус.
– Черт побери! Это меня и беспокоит больше всего! Раз ты ничего не просишь ни у любовницы, ни у меня, а тратишь около сорока тысяч франков в год, значит, ты берешь у своего разбойника-отца.
– Да, и должен даже сказать, дорогой дядюшка, что мой разбойник-отец не только не отказывает мне в том, о чем я его прошу, но и избавляет меня от своих нравоучений.
– То есть ты ставишь мне его в пример? Что ж, я постараюсь стать таким же бесчувственным, как он. Но сейчас я тебе должен сказать, почему, входя сюда, я был не в духе и почему говорил с тобой вначале довольно резко.
– Я не требую от вас никаких объяснений.
– Правильно: раз ты ничего у меня не просишь…
– Только вашу дружбу, как всегда, дядя.
– Чтобы ты не отказал мне в своей, я все-таки обязан сказать, что послужило причиной моего дурного расположения духа.
– Я слушаю, дядюшка.
– Знаком ли ты… Впрочем, тебе ни к чему его знать…
Я расскажу одну историю; ее героя мы назовем Иксом. Слушай и постарайся понять, почему я был не в духе. Один славный мастеровой пришел из Лиона в Париж пешком лет тридцать тому назад без гроша в кармане, у него не было ни чулок, ни рубашки. Он жил в нищете, но не терял терпения, а через пять лет возглавил бумагопрядильню и стал получать три тысячи франков. Он богат, верно? Человек, прибывший в Париж босиком и получающий три тысячи франков – настоящий богач. Богат тот, кого труд заставил позабыть о страстях, о нужде, о капризах, о фантазиях. Однако через два года после того, как он пришел в Париж, его жена разрешилась сыном и умерла.
«На кого мне выучить своего сына?» – подумал отец, когда мальчику исполнилось пятнадцать лет.
Само собой разумеется, ему и в голову не пришло научить сына своему ремеслу. Вы знаете, что при дворе меня зовут якобинцем, и я должен сказать, что эта понятная родительская гордыня, заключающаяся в том, чтобы дать сыну лучшее воспитание, является одной из самых замечательных идей революции восемьдесят девятого года… Итак, этот отец себе сказал: «Я всю жизнь трудился до седьмого пота, работал как каторжник; мой сын не должен страдать, как я. Из трех тысяч жалованья половину я отдам на образование сына. Когда выучится, станет адвокатом, врачом или художником. Не важно, кем он станет, лишь бы стал кем-нибудь».
И молодого человека определили в один из лучших парижских пансионов. Отец жил на оставшиеся полторы тысячи франков… да нет, на тысячу, потому что, как ты понимаешь, надо было еще одевать сына и давать ему деньги на карманные расходы, что составляло пятьсот франков… Ты меня слушаешь, Петрус?
– С огромным вниманием, дорогой дядя, хотя и не догадываюсь, куда вы клоните.
– Скоро узнаешь, только слушай внимательно и ничего не пропусти.
Граф вынул из кармана табакерку, а Петрус приготовился слушать так же внимательно, как слушал до сих пор.