Сальватор. Том 2
Шрифт:
Гуляющие же об этом ничего не слышали и потому испугались.
Стоит близорукому человеку разбить очки, и он трепещет от страха, как бы не скатиться в пропасть. Буржуа, о которых мы говорим – в наши дни, возможно, этой породы уже не существует, – были близоруки. Услышав слова: «Виновата монархия», они почувствовали себя так, словно у них разбились очки.
В стороне от всех какой-то человек улыбался: это был Сальватор.
Уж не он ли произнес эти страшные слова? Ведь как только ушел г-н Жакаль, он надел пальто и отправился фланировать – вот вам чисто французское словцо! – недалеко от заставы Сен-Дени.
Когда накануне
Собрание получилось внушительное. Некоторые предложили:
– Настало время действовать: начнем!
– Мы готовы! – отозвались многие из собравшихся.
Масоны заговорили о своевременности революции.
Сальватор печально покачал головой.
– Ладно! – вскричали самые горячие. – Разве большинство в Париже не означает большинства во Франции? Париж – мозг, который обдумывает, принимает решения, действует? Итак, представился удобный случай, и Париж должен за него ухватиться, а провинция поддержит столицу.
– Несомненно, случай представился, – невесело заметил Сальватор, – но поверьте, друзья, случай этот неудачный.
Я смутно чую ловушку, в которую нас заманивают, и мы непременно в нее попадемся. Мой долг – предупредить вас. Вы – славные и храбрые дровосеки; однако дерево, которое вы намерены свалить, еще непригодно для топора. Вы сейчас путаете кабинет министров с королем, как позднее перепутают, вероятно, короля с монархией. Вы воображаете, что, подрубая одно, вы уничтожаете другое. Заблуждение, друзья мои, глубокое заблуждение! Социальные революции – не несчастья, поверьте мне! Они происходят в соответствии с точным математическим расчетом, как и вращение Земного шара. Море выходит из берегов лишь когда Бог говорит ему: «Сровняй горы и наполни долины». Это говорю вам я, и вы можете тем более мне верить, что я сам испытываю при этом огромное сожаление: еще не наступило время сметать монархию с лица земли. Ждите, наберитесь терпения, но воздержитесь от участия в том, что произойдет через несколько дней. Поступив вопреки моим советам, вы окажетесь не только жертвами, но и соучастниками того, что затевает правительство. Чего оно хочет? Понятия не имею. Но умоляю вас: что бы ни произошло, не подавайте повода к несчастью.
Сальватор проговорил это с таким удрученным видом, что каждый повесил голову и замолчал.
Вот как вышло, что Сальватор не удивился утреннему сообщению г-на Жакаля: совет, который дал ему г-н Жакаль, сам Сальватор еще накануне подал своим товарищам.
Этим же обстоятельством объяснялся и тот факт, что Сальватор усмехался в сторонке, слушая, как толпа ругает кабинет министров и жалеет короля.
Тем временем стемнело и зажглись фонари.
Вдруг в толпе произошло невероятное движение, какое случается лишь во время приливов да народных волнений.
Все, что только возможно, ожило, вздрогнуло, заколыхалось.
Причина этого волнения угадывалась без труда, известна она и нам. Из вечерних газет стало только что известно о результатах департаментских выборов.
Некоторые новости распространяются с поразительной быстротой.
Итак, толпа всколыхнулась.
Казалось, вместе с толпой качнулись и дома. Когда какой-то мальчишка крикнул: «Лампионы!» – зажглось одно окно, потом другое, третье.
Праздничная
Восемнадцатое ноября 1827 года явилось одним из таких дней. Хотя окончательные результаты департаментских выборов еще были неизвестны, все знали о них уже достаточно для того, чтобы предаваться радости, о чем мы уже упоминали.
Стали загораться лампионы, и вскоре улицы Сен-Дени и Сен-Мартен напоминали две светящиеся в темноте реки.
В остальном все пока было спокойно. Очевидно, либералы в глубине души чувствовали волнение, но, благодаря совету Сальватора, все внешне выглядело совершенно безмятежно.
Тем не менее «нет веселья без похмелья», как гласит пословица, – сам бы я не осмелился этого сказать.
Господин Жакаль был разочарован: порядок везде царил такой, что казалось невозможным его поколебать.
На следующий день, то есть 19-го, газеты напечатали отчет об организованной иллюминации и сообщили, что вечером праздник продолжится, но на этот раз, по всей вероятности, иллюминацией будет охвачен весь город, так как ожидается всеобщий праздник.
Газеты кабинета министров, вынужденные признать собственное поражение, высказали это в резких выражениях. Они поведали о неутешительном результате, а также о том, как столица встретила эту губительную новость.
«Партия большинства торжествует, – писали они. – lope отечеству! Революционная партия не замедлит показать, на что она способна».
Но Париж, кажется, не разделял уныния кабинета министров; парижане, как обычно, отправились по своим делам, и весь день им было спокойно, даже весело.
Вечером положение изменилось.
Как и предсказывали либеральные газеты, вечером парижане сбросили рабочие блузы и облачились в праздничные наряды.
Улицы Сен-Мартен, Сен-Дени и прилегающие к ним улочки осветились как по волшебству.
При виде этой сверкающей реки лампионов прокатился взрыв радости, который, очевидно, отозвался в сердцах министров, подобно мрачному эху. Тысячи людей прогуливались, встречались, заговаривали, не будучи знакомыми, или пожимали руки, понимая друг друга без слов. Радость рвалась из всех грудей вместе с шумным дыханием; люди вдыхали первые порывы всеобщей свободы, и сдавленные легкие расправлялись.
Пока толпу не в чем было упрекнуть; это были добрые, порядочные люди, радующиеся свободе, но без умысла ею злоупотребить.
Кое-кто выкрикивал антиправительственные лозунги, но таких было немного. Протестовали в основном умолчанием, а не криками. Спокойствие представлялось более величественным, чем буря.
Вдруг какой-то человек выкрикнул из толпы:
– Покупайте ракеты и петарды, господа! Отпразднуем результаты выборов!
И все стали их покупать.
Сначала посматривали на них с опаской, не собираясь зажигать. Потом уличный мальчишка подошел к почтенному горожанину и, будто шутя, подбросил положенный трут в тот самый карман, куда господин только что опустил пакет с петардами.