Сальватор. Том 2
Шрифт:
Петарды загорелись, раздался взрыв.
Это послужило сигналом.
С этой минуты со всех сторон затрещали петарды; тысячи ракет, будто падающие звезды, прочертили вечернее небо.
Буржуа в большинстве своем хотели разойтись. Но это оказалось нелегко, ведь толпа образовалась довольно плотная, и в несколько мгновений положение вещей изменилось. Появились откуда-то дети, подростки, молодые мужчины в лохмотьях, словно нарочно желавшие привлечь к себе внимание. Они выставляли на улицах, освещенных a giorno 18 , свою нищету, которую обычно принято скрывать в самых темных глубинах. Это
18.
Как днем (итал)
Среди бойцов этого отряда натренированный глаз мог бы узнать Жибасье, незаметно руководившего славными агентами г-на Жакаля, которых мы уже имели честь представить нашим читателям под живописными прозвищами: Мотылек, Карманьоль, Овсюг и Кремень.
Сальватор находился на своем посту на улице О-Фер. Он улыбался, как и накануне, узнавая всех этих людей: всех из них он мог назвать по именам.
По неизвестным нам, но, очевидно, важным причинам мятеж, ожидавшийся накануне и предсказывавшийся г-ном Жакалем, был отложен. Сальватор его ожидал, но видя, что все спокойно, решил, что его перенесли на следующий день. Однако, когда он увидел толпу оборванцев с раскрасневшимися физиономиями, с факелами в руках, пьяных, шатающихся, а во главе них – вожаков с физиономиями висельников, чьи имена мы только что перечислили, Сальватору стало ясно, что явились подстрекатели и с минуты на минуту начнется настоящий кровавый праздник.
Врезавшись в толпу зрителей, новые действующие лица разом стали выкрикивать противоречивые лозунги:
– Да здравствует Лафайет!
– Да здравствует император!
– Да здравствует Бенжамен Констан!
– Да здравствует Дюпон!
– Да здравствует Наполеон Второй!
– Да здравствует республика!
Между другими призывами громче других раздавался тот, что уличные мальчишки 1848 года считали своим изобретением, а на самом деле лишь заимствовали старый:
– Лампионы! Лампионы!
Это был основной мотив той мрачной симфонии.
Прогулка этих возмутителей спокойствия продолжалась около часа.
Но если в ответ на их патриотическое требование запоздавшие лампионы были зажжены, то другие, загоревшиеся раньше этих, погасли, так как запас масла в них истощился. Но «лампионщиков» это отнюдь не устраивало.
Отряд подстрекателей увидел тонувший в темноте дом и, дико воя, потребовал от обитателей дома немедленно зажечь свет.
Крики сводились к определенным лозунгам. Каждая эпоха политических волнений имеет свои лозунги. Приведем те, что раздавались в 1827 году:
– Долой иезуитов!
– Долой святош!
– Долой чиновников!
– Долой сторонников Виллеля!
Ни один из квартиросъемщиков не подавал признаков жизни. Это молчание привело подстрекателей в отчаяние.
– Даже не отвечают! – вскричал один из них.
– Это оскорбление народа! – заметил другой.
– Патриотов оскорбляют! – крикнул третий.
– Смерть иезуитам! – взвыл четвертый.
– Смерть! Смерть! – подхватили мальчишки фальцетом.
Это послужило сигналом: все бунтовщики выхватили кто из кармана куртки, кто из рабочей
Через несколько минут не осталось ни одного целого стекла.
Дом был, так сказать, пробит насквозь под хохот большинства присутствовавших, которые видели в происходившем лишь справедливое наказание для тех, кого называли в те времена плохими французами.
Вспыхнул мятеж.
Это был дом, в котором проводилась внутренняя отделка, а потому он и был необитаем.
Настоящие мятежники вняли бы разуму: в отсутствие квартиросъемщиков невозможно осветить окна; но наши бунтовщики или, вернее, люди г-на Жакаля оказались, несомненно, наивнее или наглее обычных мятежников. Увидев, что в доме нет ни мебели, ни людей, они так дико заорали, что оставшиеся на улице их товарищи взвыли:
– Месть! Наших братьев режут!
Читатели не хуже нас знают, что никто никого не резал.
Но это был предлог или, скорее, сигнал к захвату населенных домов, лампионы которых имели несчастье погаснуть.
Лампионы снова зажглись, к великой радости толпы.
В эту минуту по улице Сен-Дени в направлении рынка Невинноубиенных проезжали кареты.
Возчики совершенно справедливо удивились, когда увидели на этой, как правило тихой, улице огромную толпу кричавших, певших, оравших людей, рассыпавших во все стороны петарды.
Лошади, по-видимому, удивились еще больше возчиков. Нельзя сказать, что крики толпы пугают лошадей; но что удивляло, удручало, останавливало четвероногих тварей, так это запах, вспышки и шум петард и ракет.
Лошадь зеленщика отнюдь не похожа на боевого коня или скакуна самой Беллоны 19 , как сказал бы аббат Делиль. Лошади зеленщиков остановились и протяжно заржали, лишь усиливая всеобщую сумятицу и неразбериху.
Возчики заработали хлыстами, но вместо того, чтобы ехать вперед, лошади попятились назад.
19.
Спутница Марса, олицетворение кровавого боя, управляла колесницей Бога. Ее сопровождала целая свита – Страх, Бегство, Ужас, Распря, – которая способствовала гибели Трои, бросив среди богинь яблоко раздора
– Они пойдут! – кричали одни.
– Не пойдут! – возражали другие.
– А я вам говорю, что пойдут, – закричал какой-то мальчишка, подсунув петарду передней лошади под хвост.
Лошадь взбрыкнула, заржала и рванула назад.
В толпе раздался гомерический хохот.
– Вы загромождаете общественный путь! – басом рявкнул г-н Жибасье.
– Да это же господин Прюдом! – крикнул мальчишка.
Анри Монье только что изобрел ставший с тех пор весьма популярным этот тип французского буржуа, который стремится не отстать от времени, но неизменно оказывается сентенциозным глупцом и конформистом.
– Вы мешаете проявлению всенародной радости! – прокричал Карманьоль, эхом вторя Жибасье.
– Во имя Бога Всемогущего, – забормотал Овсюг, которого сделала набожным связь с женщиной, сдававшей внаем стулья в Сен-Сюльпис, – не противьтесь воле Провидения!
– Тысяча чертей! – проревел возчик, к которому были обращены эти слова. – Вы же видите, что я не могу проехать вперед. Лошадь не идет!
– Так подайте назад, брат мой, – предложил набожный Овсюг.
– Да не могу я двинуться ни назад, ни вперед! – вскричал возчик. – Вы же видите, что улица запружена народом.