Сальватор
Шрифт:
— Ты сам этого захотел, — выходя от маршала де Ламот-Удана, пробормотал монсеньер Колетти, точь-в-точь как это было, когда он покидал графа Рапта.
Только улыбка была еще более злобной, чем утром.
— К госпоже де Латурнель! — крикнул он своему кучеру.
Спустя четверть часа он уже сидел в будуаре маркизы; г-жа де Латурнель уехала два часа тому назад и должна была вернуться с минуты на минуту.
Этого времени монсеньеру оказалось вполне довольно, чтобы составить план боевых действий.
Это был настоящий военный план. Ни один завоеватель никогда не изучал
Не мог он рассказать и о своей встрече с маршалом де Ламот-Уданом. Это означало бы восстановить против себя самого могущественного в данный момент члена семьи. Однако надо же было с чего-то начинать, и поскорее. Честолюбие может подождать, месть — никогда! А сердце епископа переполняла жажда мести.
Так он размышлял, когда вернулась маркиза.
— Не ожидала, ваше преосвященство, видеть вас сегодня, — приветствовала его маркиза. — Чему обязана этим удовольствием?
— Это почти прощальный визит, маркиза, — отозвался монсеньер Колетти; он встал и припал к руке старой святоши скорее с притворной нежностью, чем с искренним почтением.
— Как прощальный визит? — вскричала маркиза, на которую слова епископа произвели такое действие, словно ей сообщили о конце света.
— Увы, да, маркиза, — печально произнес епископ. — Я уезжаю или, во всяком случае, скоро уеду.
— Надолго? — испугалась г-жа де Латурнель.
— Кто может это сказать, дорогая маркиза! Навсегда, быть может. Разве человеку дано знать о времени возвращения?
— Однако вы ничего мне не говорили о своем отъезде.
— Я же вас знаю, дорогая маркиза; мне известно, с какой благожелательной нежностью вы ко мне относитесь. И я счел, что скрывать от вас эту новость до последней минуты — значит смягчить удар. Если я ошибался, прошу меня извинить.
— А что за причина вашего отъезда? — смущенно спросила г-жа де Латурнель. — И зачем вы едете?
— Причина, — слащаво начал епископ, — заключается в любви к ближнему, а цель — триумф веры.
— Вы отправляетесь с поручением?
— Да, маркиза.
— Далеко?
— В Китай.
Маркиза испуганно вскрикнула.
— Вы были правы, — с грустью заметила она, — может быть, вы уезжаете навсегда.
— Так надо, маркиза, — заявил епископ высокопарно, как Петр Пустынник, торжественно возгласивший: «Так хочет Бог!»
— Увы! — вздохнула г-жа де Латурнель.
— Не лишайте меня последних сил, дорогая маркиза, — притворяясь глубоко взволнованным, говорил епископ. — Я и без того с трудом сдерживаюсь при мысли о разлуке с такими истинно верующими, как вы.
— Когда вы едете, монсеньер? — приходя в необычайное возбуждение, спросила г-жа де Латурнель.
— Может быть, завтра, а скорее всего — послезавтра. Как я
— Что вы имеете в виду, ваше преосвященство? Вы же знаете, что у вас нет более смиренной, более преданной прихожанки, чем я.
— Знаю, маркиза. Я докажу вам это, доверив провести переговоры огромной важности.
— Говорите, ваше преосвященство.
— Перед отъездом я обязан позаботиться о душах, которые Господь соблаговолил мне доверить.
— О да! — прошептала маркиза.
— Я не хочу сказать, что на свете мало честных людей, которые могут направлять моих овечек, — продолжал епископ, — но есть такие души, что перед тем или иным указанным мною правилом поведения как источником их будущего спасения почувствуют неуверенность, смутятся, забеспокоятся из-за отсутствия своего привычного пастыря; из этой верной паствы я, естественно, выделил прежде всего самую верную овечку: я подумал о вас, маркиза.
— Я всегда знала, что вы не оставите меня своими милостями и заботами, ваше преосвященство.
— Я прилежно трудился, чтобы найти себе замену, и остановил свой выбор на человеке, которого вы знаете довольно хорошо. Если мой выбор вам не по душе, вы только скажите, маркиза. Я хочу рекомендовать вам человека благочестивого и весьма почтенного: аббата Букмона!
— Вы не могли бы сделать лучшего выбора, монсеньер. Аббат Букмон — один из добродетельнейших, не считая вас, людей, каких я только знаю.
Ее комплимент, казалось, не очень порадовал монсеньера Колетти: сам он не знал себе равных в добродетели.
Он продолжал:
— Итак, маркиза, вы согласны, чтобы вашим духовником стал господин аббат Букмон?
— От всей души, ваше преосвященство; я горячо вас благодарю за то, что вы так мудро решили судьбу вашей покорной слуги.
— Есть одно лицо, маркиза, которому мой выбор может понравиться меньше, чем вам.
— О ком вы говорите?
— О графине Рапт. Мне показалось, что вот уже несколько недель как ее вера слабеет, становится бездеятельной. Эта женщина с улыбкой ходит по краю глубокой пропасти. Бог знает, кто сможет ее спасти!
— Я попытаюсь это сделать, ваше преосвященство, хотя, скажу вам правду, не очень верю в успех. Она упряма, и только чудо могло бы ее спасти. Но я готова употребить все свое влияние, и, если потерплю неудачу, поверьте, монсеньер, это произойдет не от недостатка преданности нашей святой вере.
— Я знаю, как вы благочестивы и усердны, маркиза, и если обращаю ваше внимание на то, что эта душа находится в прискорбном состоянии, то потому что знаю, как вы преданы нашей святой матери Церкви. И я дам вам возможность еще раз доказать мне это, поручив вам одно весьма деликатное дело чрезвычайной важности. Что до графини Рапт, действуйте и говорите, как вам подскажет сердце, а если потерпите неудачу, да простит Господь эту грешницу! Но есть еще одно лицо, чьим большим доверием вы пользуетесь. Именно на это лицо я и призываю вас обратить свое заботливое участие.