Сальватор

Дюма Александр

Вернувшись в гостиную, монсеньер Колетти застал там маркизу де Латурнель.

Старая святоша пришла попрощаться со своим духовником.

Тот покончил в Париже со всеми делами и стремился уехать как можно скорее, а потому хотел сократить чувствительную сцену, которую собиралась устроить маркиза. Он уже собирался прибегнуть к единственному средству, какое смог найти — сослаться на желание и даже необходимость собраться с мыслями перед опасным путешествием в Китай. Вдруг выездной лакей маркизы поспешно вошел в гостиную и доложил: с г-жой де Ламот-Удан случился

нервный припадок такой силы, что даже опасались, как бы во время его она не умерла.

Монсеньер Колетти покрылся красными пятнами, когда услышал эту новость.

— Маркиза! — проговорил он. — Слышите? Нельзя терять ни минуты.

— Я бегу к невестке! — воскликнула маркиза и вскочила с кресла.

— Ошибаетесь! — остановил он ее. — Бежать нужно не к госпоже де Ламот-Удан.

— Куда же, монсеньер?

— К аббату Букмону.

— Вы правы, ваше преосвященство. Ее душа еще более уязвима, чем ее тело. Прощайте, мой достойный друг. Храни вас Бог в вашем долгом путешествии через океан.

— Я пересеку его в молитвах о вас и ваших родных, маркиза, — отозвался прелат, сложив руки на груди.

Маркиза уехала в своей карете. Спустя четверть часа коляска, запряженная тройкой почтовых лошадей, увозила его преосвященство Колетти в Рим.

XX

ГЛАВА, В КОТОРОЙ АББАТ БУКМОН ПРИНИМАЕТСЯ ЗА СТАРОЕ

Действительно, через несколько минут после отъезда маркизы де Латурнель и достойного аббата Букмона у супруги маршала де Ламот-Удана случился настолько сильный припадок, что находившаяся при ней камеристка огласила особняк истошным криком: «Госпожа умирает!»

Старый врач маршала, которого княгиня упорно отказывалась принять, прибежал на зов Грушки и по тревожным симптомам определил, что это предсмертный приступ и что княгине осталось жить не больше суток.

Маршал прибыл в то время, когда врач выходил из апартаментов черкешенки.

Увидев мрачное лицо доктора, г-н де Ламот-Удан все понял.

— Княгиня в опасности? — спросил он.

Доктор грустно кивнул.

— Ее нельзя спасти? — продолжал маршал.

— Невозможно, — отвечал доктор.

— Из-за чего она, по-вашему, умирает, друг мой?

— Тоска…

Маршал внезапно помрачнел.

— Вы полагаете, доктор, — печально сказал он, — что я лично мог причинить княгине боль?

— Нет, — покачал головой врач.

— Вы знаете ее уже двадцать лет, — продолжал г-н де Ламот-Удан. — Вы, как и я, наблюдали за тем, что княгиня находилась непрестанно в состоянии, так сказать, летаргии. Когда я вас об этом спросил, вы привели мне тысячу похожих примеров, и я решил, что, как вы мне и говорили, это дремотное состояние, в которое впадала княгиня по любому поводу, являлось результатом ее слабой конституции. Но в этот час вы объясняете ее смерть тоской. Объясните же, друг мой, вашу мысль, и если вы обратили внимание на что-то, не оставляйте меня в неведении.

— Маршал! — сказал врач. — Я не заметил никаких отдельных фактов, которые могли бы подтвердить это мнение.

Но из их совокупности для меня ясно, что только тоской объясняется смертельная болезнь госпожи де Ламот-Удан.

— Это мнение светского человека или философа, доктор. Я же прошу вас дать научное объяснение, представить мнение врача.

— Господин маршал! Настоящий врач — философ, который изучает тело лишь для того, чтобы лучше узнать душу. За госпожой де Ламот-Удан я наблюдал внимательно, хотя это было и непросто. Но результат сомнений не вызывает, маршал. Это так же верно, как то, что мы сейчас стоим друг против друга. И я утверждаю, насколько это доступно человеку на основании общих фактов, что госпожу де Ламот-Удан сводит в могилу неизбывная и страшная тоска.

— Ваш ответ меня вполне удовлетворил, друг мой, — взволнованно сказал маршал, протягивая старому доктору руки. — И если я вас спрашивал, то не столько для того, чтобы знать ваше мнение, как ради того, чтобы укрепиться в собственном. Еще двадцать лет назад, друг мой, эта мысль пришла мне в голову. И если я ею не поделился ни с кем, даже с вами, человеком, которому я доверяю безгранично, то вот почему: я подумал, что страдание женщины, которую любит муж, объясняется только одним: она согрешила!

— Маршал! — перебил его доктор, покраснев. — Поверьте, что мне ни на минуту не приходила в голову эта мысль!

— Я в этом уверен, друг мой, — сказал маршал, крепко пожимая руки славному доктору. — Теперь прощайте! Не будет ли у вас какого-нибудь особого предписания, специального распоряжения относительно здоровья княгини?

— Нет, маршал, — отвечал врач. — Госпожа княгиня отойдет без болей, тихо: жизнь угасает в ней, словно свеча. Умирая, она спокойно закроет глаза, как бы засыпая, и смерть ее будет отличаться от сна лишь тем, что сон этот будет вечным.

Маршал де Ламот-Удан печально наклонил голову и еще раз на прощание крепко пожал доктору руку. Тот удалился.

Спустя минуту маршал вошел в спальню жены. Княгиня лежала на белых простынях — белолицая, беловолосая, в белых одеждах — и была похожа на мертвую невесту, покоящуюся в саване. Для полного сходства со смертным ложем в этой комнате не хватало только священника, свечей и серебряной чаши со святой водой.

Маршал де Ламот-Удан не смог сдержать дрожи.

Он не раз сталкивался со смертью на войне, и вид ее был для него не нов. Но ему, отважному воину, было непонятно, как можно безропотно ее принимать, не защищаясь и не пытаясь ее победить.

Эта тихая кроткая смерть, без протеста, без сопротивления, без какого бы то ни было возмущения вызывала в нем удивление.

Он почувствовал, как ноги у него подкосились, словно у малого ребенка, взвалившего на плечи непосильный груз: он благоговейно приблизился к кровати больной и ласково спросил:

— Вам плохо?

— Нет, — отозвалась княгиня Рина, повернув голову в его сторону.

— Вы больны?

— Нет, — снова сказала она.

— Я встретил выходившего от вас доктора, — продолжал настаивать маршал.