Сальватор
Шрифт:
Единственным доверенным лицом этой страждущей души был монсеньер Колетти. Только ему она открыла свои прегрешения, только он понял ее молчаливое страдание.
Дабы стало понятно, что она дошла до последней черты безразличия, нам будет достаточно поведать нашим читателям, что она лишь внутренне содрогнулась, узнав о браке дочери с графом Раптом, но даже не попыталась оспаривать доводы, приводимые им в оправдание этого чудовищного преступления.
В ее смирении было нечто от мусульманского фатализма.
С этой минуты она, не говоря ни слова,
Так обстояли дела, когда маршал де Ламот-Удан отказал от дома монсеньеру Колетти. Княгиня была еще совсем молодой, когда прекрасные черные волосы стали седыми; ее лоб, щеки, подбородок — все ее лицо было так же бело, как и волосы, и напоминало предсмертную маску.
Не слыша ее жалоб, никто о ней не беспокоился, если не считать Регину, дважды посылавшую к ней своего врача. Однако княгиня упорно отказывалась его принимать. Что за недуг ее снедал? Никто никогда об этом не говорил, так как это для всех было неведомо. Воспользуемся для его обозначения словом хотя и из разговорного языка, но очень выразительным: княгиня сохла. Она была похожа на здание, которое без видимой причины разрушается от кровли до фундамента, на африканскую пальму, которая постепенно чахнет без живительной влаги или свежего воздуха.
Пребывая в таком состоянии, княгиня Рина, казалось, уже не принадлежала земной жизни, и хотела она от своих последних дней только одного: дожить или, вернее, умереть спокойно.
Но маркиза де Латурнель, а если точнее сказать, — его преосвященство Колетти решил иначе.
После того как прелат был изгнан из особняка Ламот-Уданов и оказался вынужден предложить себе замену, монсеньер Колетти по примеру парфян пустил, убегая, стрелу: маркиза явилась к княгине в сопровождении аббата Букмона. Госпожа де Ламот-Удан трижды отказывалась ее принять, оправдываясь тем, что не хочет прерывать молитву. Но маркиза была не из тех, кто отступает без боя. Указав аббату на кресло и усаживаясь сама, она сказала камеристке:
— Хорошо, я подожду, пока княгиня кончит молиться.
Несчастной княгине пришлось в конце концов, несмотря на свое нежелание, принять маркизу и ее спутника.
— Я пришла сообщить вам весьма печальное известие, — начала маркиза жалобным тоном.
Княгиня, полулежавшая на оттоманке, даже не повернула головы.
Маркиза продолжала:
— Должно быть, эта весть вас огорчит, дорогая сестра.
Княгиня не шевельнулась.
— Его преосвященство Колетти покидает Францию, — продолжала огорченная святоша, — он отправляется в Китай.
Княгиня встретила это печальное известие так же невозмутимо, словно услышала от первого встречного: «Погода скоро изменится».
— Я думаю, вы разделяете скорбь всех истинно верующих, узнав, что этот святой человек покидает нас, возможно, навсегда. Ведь в этих диких китайских краях бедный
Княгиня молчала. Она лишь повела головой, но уж очень равнодушно.
— В своей отеческой заботе, — продолжала маркиза, не отвлекаясь от темы, — его преосвященство Колетти подумал, что вам будет как никогда нужна его поддержка, что ее-то как раз вам и будет недоставать.
В это мгновение княгиня взялась за четки и стала перебирать их в лихорадочном возбуждении. Казалось, она хотела переложить нетерпение, вызванное этим разговором, на первый попавшийся под руку предмет.
— Монсеньер Колетти, — бесстрашно продолжала г-жа де Латурнель, — сам выбрал того, кто должен его сменить. Имею честь представить вам господина аббата Букмона, который во всех отношениях является достойным преемником покидающего нас святого человека.
Аббат Букмон встал и поклонился княгине со всей угодливостью, на какую был способен; однако труд его был напрасен: безразличная ко всему, черкешенка лишь снова без всякого выражения повела головой.
Маркиза взглянула на своего спутника и кивнула в сторону княгини с таким видом, словно хотела сказать: «Только посмотрите на эту идиотку!»
Аббат набожно возвел глаза к небу, словно отвечая: «Да сжалится над нею Господь!», и после этого благочестивого ходатайства снова сел, полагая, что ни к чему стоять, раз княгиня этого все равно не видит.
Зато маркиза покраснела от нетерпения, она шагнула к оттоманке и, сев в ногах у княгини, заглянула ей в лицо.
Затем она поманила пальцем аббата Букмона, тот снова встал и подошел к ней.
— Вот, — проговорила г-жа де Латурнель и подтолкнула священника к оттоманке, — это господин аббат Букмон; соблаговолите ответить, княгиня, согласны ли вы на то, чтобы он стал вашим исповедником.
Черкешенка медленно открыла глаза и в двух шагах от своего лица вместо непорочного ангела из своих снов увидала господина в черном, похожего на пришедшего за ней могильщика.
Она вздрогнула, потом вгляделась в аббата и улыбнулась. Но сколько горечи было в этой невеселой улыбке, казалось, говорившей: «Даже смерть не так безобразна!»
Она продолжала молчать.
— Да или нет, княгиня?! — потеряв терпение, вскричала маркиза. — Вы принимаете господина аббата Букмона вместо монсеньера Колетти?
— Да, — глухо пробормотала княгиня, всем своим видом будто говоря: «Я приму все, что пожелаете, лишь бы вы оба убрались и дали мне спокойно умереть».
Маркиза просияла. Аббат Букмон счел, что настало время привлечь словом внимание княгини, не реагировавшей на его пантомиму. Он затянул нудную проповедь; княгиня терпеливо выслушала ее от начала до конца, потому, вероятно, что пропускала слова аббата мимо ушей: она, по обыкновению, слышала лишь похоронную песнь, звучащую у нее в душе. Маркиза де Латурнель сказала «Аминь», набожно перекрестилась и подступила к княгине еще ближе, в то время как аббат Букмон отошел в сторонку.