Салют из тринадцати орудий
Шрифт:
Безусловно, извинения подобному имелись. Внезапный крен на подветренный борт швырнул Мартина от одного загроможденного кресла к другому, в результате чего четыре тщательно разложенных горы бумаг развалились и перемешались. Вдобавок он впустил сквозняк, который разметал их по полу каюты, будто бы его застелили белым ковром.
Присутствие этих бумаг объяснялось тем, что британское правительство оказалось не одиноко в своем желании изменить состояние дел в испанских и даже португальских владениях в Южной Америке. Французы надеялись провернуть то же самое. Задолго до робких контактов Лондона
Они снарядили новый фрегат для действий против купцов союзников и китобоев Южного моря. В то же самое время он должен был высаживать агентов, выгружать оружие и деньги в Чили. Именно этот фрегат, «Диану», Джек захватил в Сен-Мартене непосредственно перед отплытием. С ней попались и все имевшиеся у французских агентов сведения и инструкции, взгляды их корреспондентов на ситуацию в разных местах, списки симпатизировавших Франции личностей и тех, кого можно подкупить или уже купили. Всё это зашифровано четырьмя разными способами. Именно эти бумаги Мартин перемешал вместе со слоем личных дел Мэтьюрина — университетские кафедры, ежегодные ренты, дарственные записи и тому подобное.
Все французские документы придется заново рассортировать, потом внимательно прочитать, обдумать и запомнить, а некоторые трудно удерживаемые в памяти моменты закодировать заново на будущее. Обычно основную массу подобной работы проделывал департамент сэра Джозефа, но сейчас и он, и Стивен согласились, что нужно держать существование этих бумаг в секрете между собой.
Мартин удалился на орлоп-дек, где при свете фонаря закончил вносить медицинские припасы в книгу, а потом принялся подписывать этикетки для бутылок и коробок в медицинском сундуке — новом, исключительно прочном, с двумя замками.
После этого он перешел к проверке хирургических инструментов — мрачных пил, ретракторов, зажимов для артерий, кляпов, покрытых кожей цепей. Затем — к объемным предметам — запасам сухого бульона (по тридцать шесть кусков в каждом плоском деревянном ящике), соку лаймов и лимонов, гипсовым повязкам для лечения переломов на восточный манер (доктор Мэтьюрин от них теперь в восторге) и аккуратным квадратным брикетам корпии, помеченным широкой стрелой. Мартин перевернул последний (его уже погрызли крысы), когда к нему присоединился Стивен.
— Кажется, всё в порядке, — сказал Мартин, — разве что лауданума я нашел всего лишь оплетенную бутылку на кварту вместо наших обычных пятигаллонных бутылей.
— Больше кварты и нет. Решил отказаться от его применения, кроме самых крайних случаев.
— А ведь он был вашей панацеей, — заметил Мартин, а мысли его уже дрейфовали в сторону строителей дома. Принялись ли они уже за крышу? Сомнительно. Нужно послать мистеру Хьюджу записку с лоцманским катером в Плимуте.
— Я не больше свободен от ошибок, чем Парацельс, много лет применявший сурьму, — ответил Мэтьюрин. — Как я выяснил, имеются чрезвычайно серьезные возражения против частого применения лауданума.
— Конечно, конечно, — согласился Мартин, приложив ладонь ко лбу. — Прошу прощения.
Возражения имелись воистину серьезные. Ирландец Падин, слуга и
Произошло это в Эдинбурге, и Стивен до самого конца не знал о случившемся. Никакой талант шотландского адвоката не мог скрыть, что совершено тяжкое преступление, а огромный дикарь-папист на скамье подсудимых в нем виновен. Падина приговорили к смерти. Понадобилась вся сила влияния Джека Обри как члена парламента от Милпорта, чтобы заменить повешение на ссылку. Падина, вместе с несколькими сотнями других осужденных, должны были со следующим конвоем отправить в Ботани-Бэй. Но, по крайней мере, у него были искренние рекомендации от доктора Мэтьюрина к корабельному хирургу и от сэра Джозефа Бэнкса к губернатору Нового Южного Уэльса.
— Прошу прощения, — снова извинился Мартин, — как я мог прийти... — Оклик на палубе, отдаленное эхо топота ног, ощутимый крен палубы и стихающий сложный звук движущегося корабля избавили его от смущения. — Оно останавливается.
— Мы ложимся в дрейф, — объяснил Стивен. — Предлагаю подняться наверх, но сперва нужно запереть сундук и погасить фонарь.
В сумраке они довольно проворно вскарабкались по привычным трапам — моряки хоть в этом, раз уж ни в чем ином — и вылезли, моргая, на яркий дневной свет. Эддистонский маяк виднелся в миле к норд-весту, берег за ним казался размытым, а четыре линейных корабля шли в крутой бейдевинд в Пролив.
— Разве не восхитительно, доктор? — поинтересовался несший вахту Дэвидж.
— Разумеется, — согласился Стивен, разглядывая маяк с кольцом прибоя внизу и ореолом из чаек наверху. — Столь благородная постройка, сколь можно представить.
— Нет, нет. Палубы, медяшка, реи прямые — все будто для адмиральской проверки.
— Ничто не может быть аккуратнее и в большем порядке, — признал Стивен. Всё еще разглядывая маяк, он заметил лоцманский катер, очевидно направляющийся к фрегату, принимающий сигналы с корабля и отвечающий ему.
— Слава Богу, я письма приготовил, — воскликнул Мэтьюрин и побежал в каюту.
Когда он все-таки нашел письма и вынес их на палубу, сигналы сменились окриками. Он услышал, как катер просят зайти под ветер и вначале передать посылки.
— Я рассказывал, что собираюсь провести серию наблюдений для Гумбольдта? — прервал Джек разговор с лоцманом. — Серию наблюдений до Тихого океана. В одном из футляров — усовершенствованная стрелка для инклинатора, очень точный гигрометр его собственной конструкции, лучший из виденных мною азимутальных компасов, женевский цианограф и запасные термометры, градуированные Рамсденом. Лоцман говорит, что футляр можно запихать в карман, но я такие вещи доверяю только горденям. В любом случае, вначале почта.