Сам себе цикл. Дилогия
Шрифт:
– Откуда ты знаешь?
– Потому что я знаю этого человека, – сказал Ломтев. – И я понимаю, какую систему власти он все эти годы выстраивал. Если он побежит, это будет признанием, что он не контролирует ситуацию, и тогда те, кто ниже, получат сигнал. Как только Акела промахивается, стая начинает задавать вопросы.
– Кто промахивается? О чем ты?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – сказал Ломтев. – Местные пирамиды власти держатся при условии, что на вершине стоит самый страшный, а Менщиков – не Романов и не Виндзор, которые могли – а в случае Виндзоров могут и до сих пор – полагаться только на
– К тому же, у него есть личное убежище, которое, хоть и выключает его на время из большой игры, но делает неуязвимым.
– Да, и я понимаю, что вас устроит и этот вариант, – сказал Ломтев.
– Он устроит всех, кроме тебя.
– В любом случае, он не побежит, – сказал Ломтев. – Ему нужно победить меня в бою. Своими ли руками, или руками своих вассалов – это здесь не столь важно.
– И ты сделал все, чтобы обеспечить ему такую возможность.
– Ваша тактика обречена на провал, – сказал Ломтев. – Громить склады, лаборатории, военные базы и научно-исследовательские центры – это все, конечно, хорошо и наносит империи урон, но урон не критический. Все, что я разрушил, они смогут возместить за пару месяцев. Нужно поднимать ставки.
– Еще немного и ты расскажешь, что с самого начала так все и планировал.
– Я ничего не планировал, – сказал Ломтев. – В такой ситуации планировать бессмысленно, слишком много вводных, слишком много неучтенных факторов и тех, что зависят не от тебя. У меня есть цель, и я к ней иду.
– Да, я вижу.
– Так ты дашь мне посмотреть компромат на Кислицкого?
Лев застонал. Может быть, просто обезболивающее понемногу прекращало действовать.
– На самом деле, никакого компромата нет? – уточнил Ломтев.
– Да там его тонны, – сказал Лев. – Но там нет ничего такого, чего император бы не знал или не мог бы простить с учетом того, что Кислицкий для него делает. Мы можем попытаться вызвать скандал, можем запятнать его репутацию в обществе, но реальная опасность для него может возникнуть только со стороны власти, а эта сторона как раз надежно прикрыта. Даже если бы у нас была видеозапись, как он пьет кровь похищенных младенцев, императора мы бы ей пронять все равно не смогли.
– Путь разведчика – это путь лжеца, – сказал Ломтев.
– Да какой я разведчик?
– Скажем прямо, не очень хороший.
Лев обвел взглядом окружающую их разруху.
– Ресурсов пока выделяется недостаточно, – сказал он.
– А больше их никогда и не выделят, – сказал Ломтев. – ДВР – не очень богатое государство, знаешь ли.
– У республики хороший потенциал, но ее душит империя.
– Она ее и задушит, – сказал Ломтев. – Давай начистоту. В случае успеха нашей операции вы выиграете для республики пару лет. Может быть, десять. Император мертв, начнется очередная борьба за власть, кланы вцепятся друг другу в глотки и отзовут свои войска от границ, наступят очередные смутные времена. Но смутные времена все равно когда-нибудь заканчиваются, и у вас нет никаких гарантий, что новый правитель, имя которого вы сейчас, скорее всего, даже угадать не сможете, оставит вас в покое. Территориальная
– Так и будет, – сказал Лев.
– Да ни хрена, – сказал Ломтев. – Китай решил свои проблемы и больше не заинтересован в очаге напряженности у границ, так что его поддержка будет, в лучшем случае, только моральной. Британцы сейчас хлебнут очередных проблем за океаном, и когда повстанцы окончательно договорятся с местными племенами, старые семейства будет ожидать большой сюрприз. Мелкие европейские государства, конечно, осудят агрессию, но исключительно на словах. Может быть, пришлют вам пару сотен бронежилетов, ящик с патронами и два громоотвода, но драться за вас они не станут. По факту вы останетесь с врагом один на один, а весовые категории у вас все-таки разные. Не сомневаюсь, что ДВР будет биться храбро и доблестно, по крайней мере, первые пару месяцев, а потом ее просто сомнут.
– А может быть и нет.
– Я удивлюсь, если будет не так.
– Ты не веришь, что за это время сама империя может измениться?
– Нет, – сказал Ломтев. – Пять-десять лет – это не срок для таких перемен, даже если их будут насаждать сверху. А этого никто делать не будет. На самом деле, нужно, чтобы сменилось несколько поколений, и то не факт, что не найдется достаточное число людей, которые будут скучать по сильной руке, которая их самих никогда не душила.
– И ты так думаешь, потому что…?
– Потому что у меня есть определенный жизненный опыт, – сказал Ломтев.
– Твой внук в общении определённо приятнее, – сказал Лев. – Даже несмотря на то, что он прострелил мне ногу.
– Он – хороший мальчик, – сказал Ломтев. – И я хотел бы, чтобы он таким и остался.
– Почему ты с ним больше не говоришь? – спросил Лев. – Почему ты сам ему не рассказал?
– Не знаю, – сказал Ломтев.
Он взял со стола пачку сигарет, выбил одну, прикурил от лежащей рядом зажигалки, с наслаждением несколько раз затянулся, а потом бросил недокуренную сигарету на пол и тщательно ее затоптал.
– Может быть, мне просто стыдно за то, что я… вот такой, – сказал он. – И не нашел другого способа ему помочь. Может быть, я просто боюсь, что общение со мной сделает его хуже. Сам видишь, я – не самый приятный собеседник.
У Льва была еще одна версия, которая бы все объяснила, но он оставил ее при себе.
* * *
Ник пришел в себя.
Он лежал на кровати, судя по виду из окна, на первом этаже того же полуразвалившегося здания, и его правая рука наручниками была пристёгнута к массивному изголовью. Рядом на стуле сидела Ольга.
– Вот так значит, да? – спросил Ник, для наглядности звякнув наручником.
– Это для безопасности.
– Моей, разумеется?
– Не только, – сказала она. – Ты прострелил Льву колено.
– Я не специально, – сказал Ник. – Но не могу сказать, что мне очень жаль. Он врал мне.
Она промолчала.
– Впрочем, мне всю жизнь врут, – сказал Ник. – Что уж тут жаловаться на посторонних людей, если мой отец лгал мне, глядя в глаза? Оба моих отца, если быть точным. И биологический, и приемный.