Самарканд
Шрифт:
Наступило утро, а я так и не дотронулся до Рукописи. Она лежала на комоде, с другой стороны постели, но Ширин спала нагая, положив голову мне на плечо, прижавшись ко мне грудью, и потому ничто в мире не заставило бы меня пошевелиться. Я пил ее дыхание, запах ее тела, любовался ее забытьем, разглядывал реснички, отчаянно пытаясь разгадать, что заставляет их вздрагивать — приятное сновидение или кошмар. Проснулась же она тогда, когда до нас донесся первый городской шум. Я поспешил уйти, пообещав себе посвятить книге Хайяма следующую ночь любви.
XL
Выйдя из Пустого Дворца,
В этот момент раздался пушечный залп. Я замер на месте, прислушался. Была ли это наша единственная бесстрашная Банж? Послышалась перестрелка, затем установилась тишина. Я двинулся дальше, держа ухо востро. Второй залп, третий. На этот раз я забеспокоился: одна пушка не могла стрелять так часто, значит, их было две, а то и больше. В нескольких улочках от меня разорвались снаряды. Я бросился бежать к цитадели.
Фазель подтвердил то, чего я опасался: ночью к городу подошли передовые отряды высланного шахом войска и заняли те части города, которые удерживали наши враги.
За ними подтягивались остальные. Куда ни кинь взгляд, повсюду были регулярные силы противника. Началась осада Тебриза.
Перед отправкой войска в Тебриз полковник Ляхов, движущая сила государственного переворота, держал перед солдатами такую речь:
«Доблестные казаки,
шах в опасности, некие люди в Тебризе не признают его власть, объявили ему войну, пытаясь принудить его признать конституцию. Конституция намерена уничтожить ваши привилегии, распустить вашу бригаду. Если она победит, ваши жены и дети будут голодать. Конституция — ваш злейший враг, вы должны сражаться с ней как львы. Разогнав парламент, вы вызвали восхищение во всем мире. Продолжайте свое спасительное дело, душите взбунтовавшиеся города, и обещаю вам со стороны русского и персидского правительств деньги и почести. Все богатства Тебриза в вашем распоряжении, вам остается только взять их!»
В Тегеране, Санкт-Петербурге прозвучал один и тот же приказ: Тебриз должен быть задушен, он заслуживает самой жестокой кары. Когда это случится, больше никто не осмелится заговорить о конституции, демократии, парламенте и Восток сможет снова почить прекрасной смертью.
В последующие месяцы всему миру предстояло стать свидетелем странного и душераздирающего спектакля: пока в разных концах Персии вспыхивали очаги сопротивления режиму по примеру Тебриза, сам Тебриз был взят в жесточайшее кольцо осады. Хватит ли времени у сторонников конституции подняться, вооружиться, пока не пал их главный бастион?
В январе был одержан первый крупный успех: по призыву бахтиарских князей — это были дяди Ширин по материнской линии — Исфахан, древняя столица Персии, взбунтовался, провозгласил себя приверженцем конституции и выразил солидарность
Тремя неделями позже восстал город Решт. Как и Исфахан, он примкнул к Фазелю. В Тебризе это вызвало новый взрыв радости. Но тут же последовал ответный удар: последняя дорога оказалась в руках казаков, кольцо вокруг Тебриза сомкнулось. Ни почты, ни продовольствия ждать не приходилось. Чтобы прокормить две сотни тысяч жителей, требовались чрезвычайные меры в сфере распределения.
В феврале и марте 1909 года число городов — сторонников конституции возросло: теперь территория демократии приросла Ширазом, Хамаданом, Мешедом, Астарабадом, Бандар-Аббасом, Бюширом. В Париже образовался комитет в поддержку Тебриза во главе с неким г-ном Дьёлафуа, ориенталистом, то же произошло и в Лондоне под председательством лорда Ламингтона, но еще важнее было то, что главные священники из числа шиитов в Карбале, что в оттоманском Ираке, торжественно и недвусмысленно высказались в пользу конституции, заявив о своем несогласии с ретроградами в религиозных кругах.
Дело Тебриза побеждало, но сам он погибал.
Неспособный действовать одновременно на стольких направлениях, шах сосредоточился на одной-единственной задаче: сломить Тебриз, источник зла, рассчитывая, что, когда падет он, поколеблятся и другие. Не сумев взять город приступом, он решил уморить его голодом.
Хлеба не хватало. В конце марта появились первые умершие от истощения, по большей части старики и малые дети.
В лондонской, парижской и санкт-петербургской прессе поднялась волна возмущения своими властями, которые не пеклись о судьбе соотечественников, оставшихся в осажденном городе и подвергавшихся опасностям и лишениям. Мы узнавали об этом по телефону.
Однажды Фазель призвал меня к себе, чтобы объявить:
— Русские и англичане намерены вскоре эвакуировать своих подданных, чтобы можно было сломить Тебриз, не вызвав возмущения во всем мире. Это будет для нас тяжелым ударом, но я хочу, чтобы ты знал: я не стану препятствовать этому и удерживать кого-либо насильно.
Он поручил мне проинформировать заинтересованных лиц о том, что будет сделано все возможное для их отъезда.
И тут случилось нечто из ряда вон выходящее. Будучи свидетелем этого, я смогу закрыть глаза на многие недостойные людские поступки.
Свой обход я начал с пресвитерианской миссии, побаиваясь встречи с пресвитером и его упреков. Он рассчитывал на то, что я урезоню Говарда, а я сам пошел по его стопам! И впрямь мне был оказан весьма прохладный прием.
Но стоило изложить ему цель моего визита, Преподобный без тени колебания заявил:
— Я не уеду. Если можно организовать отправку на родину иностранцев, значит, можно организовать и доставку продовольствия в город.
Я поблагодарил его за занятую им позицию, которая показалась мне находящейся в соответствии с религиозными и нравственными идеалами, которые он исповедовал. Вслед за этим я посетил три торговых представительства и, к своему великому удивлению, получил тот же ответ. Как и старейший, торговцы не желали уезжать из города. Один из них, итальянец, объяснил мне: