Самарканд
Шрифт:
Почему? Думаю, потому, что после страшного испытания, которое мне выпало пережить, я пересмотрел в целом свое отношение к участию в боях. Влекомый на Восток рукописью, имел ли я право до такой степени втягиваться в битву, которая была для меня чужой? И прежде всего я задавал себе вопрос: по какому праву посоветовал я Говарду ехать в Персию? Для Фазеля и его друзей Баскервиль был мучеником за идею, для меня — другом, павшим на чужбине за чужое дело, другом, чьи родители однажды непременно поинтересуются у меня в самых учтивых выражениях, зачем я совратил с пути их дитя.
Значит, все мои угрызения так или иначе были связаны с Говардом? Правильнее было бы сказать: все дело
Если уж совсем начистоту, я испытывал сильнейшую потребность спрятаться, заставить забыть о себе и не посещать больше политиков, дипломатов и различные клубы. Единственным человеком, с которым я виделся каждый день с неизменным удовольствием, была Ширин. Я уговорил ее поселиться в одной из многочисленных семейных резиденций, на холмах Зарганды, за пределами столицы. Сам же снял домик поблизости, но лишь для приличия, поскольку и дни, и ночи мы проводили вместе.
В эту зиму нам случалось по целым неделям не покидать ее просторной спальни, снабженной великолепной медной жаровней. Мы читали Хайяма, другие книги, часами курили кальян, пили огненное ширазское вино, а порой и шампанское, грызли кирманские орешки, лакомились исфаханской нугой.
Моя принцесса умела быть и светской львицей, и маленькой шалуньей одновременно. В нас жила ежесекундная нежность друг к другу.
С наступлением первого тепла Зарганда оживала. Иностранцы и зажиточные персы проводили в величественных резиденциях посреди роскошной природы долгие месяцы праздности и неги. Не секрет, что для большинства дипломатов только близость к этому раю делала сносной серую тегеранскую скуку. Зимой же Зарганда обычно пустела. Там оставались лишь садовники, сторожа да редкие местные жители. Нам с Ширин позарез требовалось подобное уединение.
С апреля, увы, все начиналось снова! Повсюду сновали ротозеи, гуляющие. Ширин приходилось то и дело устраивать чаепития для подруг, вопрошающе взирающих на нее. Мне приходилось спешно прятаться. Время зимней спячки безвозвратно миновало, мне пора было покинуть наше гнездышко.
Когда я объявил об этом Ширин, она погрустнела, но смиренно перенесла мысль о разлуке.
— А я думала, ты счастлив.
— На мою долю выпало редкое счастье, я хочу оставить его таким, как оно есть, нетронутым, чтобы потом опять к нему вернуться. Я гляжу на тебя с удивлением и любовью и все никак не могу наглядеться. Не хочу, чтобы заполонившая все толпа изменила мой взгляд на тебя. Я ухожу летом, чтобы вернуться зимой.
— Летом, зимой, ты уходишь, возвращаешься и думаешь, что распоряжаешься временами года, своей жизнью, моей. Разве Хайям ничему тебя не научил? «Как вдруг небо похищает у тебя самый миг, который необходим, чтобы успеть облизать губы».
Ее глаза погрузились в мои и читали меня как открытую книгу. Она все поняла и вздохнула.
— Куда ты отправишься?
Этого я еще не знал. Я дважды был в Персии и оба раза находился на осадном положении. Мне предстояло открыть для себя весь Восток, от Босфора до Красного моря; Турцию, объятую революционным движением, низложившую своего султана-халифа и обзаводившуюся депутатами, сенаторами, клубами и оппозиционной прессой; гордый Афганистан, который британцы в конце концов укротили, но какой ценой!
Какую из всех открывавшихся передо мною дорог выбрать? Рукопись сделала выбор вместо меня. Я сел на поезд в Красноводске, побывал в Ашхабаде, древнем Мерве, посетил Бухару.
Но дольше всего я задержался В Самарканде.
XLIII
Мне было любопытно своими глазами взглянуть на город, где прошла юность Хайяма.
Что сталось с кварталом Асфизар и бельведером, в саду, где Омар встречался с Джахан? Сохранилось ли хоть что-то от предместья Матюрид, где, следуя древнекитайскому способу, в XI веке изготовляли бумагу из древесины шелковицы? Неделями бродил я по городу, ездил на муле, расспрашивал торговцев, прохожих, имамов в мечетях, но мне отвечали лишь пожатием плеч, улыбками или приглашением на чаепитие.
И вдруг повезло. Однажды утром я стоял на площади Регистан. Мимо шел караван, состоящий всего из шести или семи бактрианских густошерстных верблюдов с массивными копытами. Старый погонщик остановился неподалеку от меня, перед лавкой горшечника, прижав к груди новорожденного ягненка; ой предлагал ягненка в обмен на товар, горшечник торговался, не снимая рук с кувшина и гончарного круга и подбородком указывая на гору покрытых глазурью горшков. Я наблюдал за ними: шапки из черной шерсти с каймою, пламенеющие бороды, отработанные тысячелетиями жесты. Все было точь-в-точь как во времена Хайяма.
Легкий ветерок поднял с земли песчинки и стал кружить их в воздухе, раздул платья погонщика и гончара. Появилось ощущение, что всю площадь накрыло огромным газовым шарфом. Я огляделся. Вокруг высились три гигантских памятника с башнями, куполами, порталами, высокими стенами, выложенными искусной мозаикой, арабесками с вкраплением золота, аметиста, бирюзы и тщательно нанесенными письменами. Они еще не утратили своего величия, но башни уже покосились, купола прохудились, фасады облупились, пострадали от ветра и людского безразличия; редкий взгляд обращался на эти высокомерные колоссы, великолепные, но ненужные. Грандиозные подмостки для жалкой драмы.
Не сводя с них глаз, я стал пятиться и на кого-то наткнулся; а обернувшись, чтобы извиниться, очутился нос к носу с человеком в европейском платье и, судя по всему, прилетевшим с той же далекой планеты, что и я. Мы разговорились. Это был русский археолог, так же, как и я, явившийся сюда со множеством вопросов. Но в отличие от меня он уже получил ответы на некоторые из них.
— В Самарканде время идет от катаклизма к катаклизму, от одной tabula rasa [78] до другой. Когда монголы в XIII веке разрушили его, жилые кварталы превратились в руины с горами трупов. Пришлось покинуть город. Выжившие отстроились в другом месте, южнее. Так что весь старый город Самарканд времен сельджуков — мало-помалу был занесен песком и представляет собой обширное приподнятое плато. Под землей находятся сокровища и спят тайны, на поверхности — пастбища. Однажды нужно будет откопать все это, расчистить дома и улицы. И тогда Самарканд поведает нам свою историю. — Он замолчал. — А вы археолог?
78
чистая доска (лат.).