Самарянка
Шрифт:
– Что скажете, сударь? – с насмешкой спросил отец Платон, теперь уже наслаждаясь своим превосходством. – И много еще у вас таких «бумажечек» на растопку? Может, поделитесь? Подкинете малость?
Мишка заметил, что Варфоломей притих и, теперь повернувшись к стоящему к нему спиной отцу Платону, следил за обоими. Ему стало обидно за своего друга. Он без тени смущения посмотрел в глаза архимандриту и чуть улыбнулся.
– Много-немного, а держим на всяк случай. Поди, не в городах живем, не в столицах, где полно киосков с газетами да журналами. Варфоломей, а ну покажи, сколько там еще этого добра?
Не вставая
– «Тонны» на две с половиной[50] потянет, – Мишка взглянул на пачку оценивающим взглядом, а потом бросил ее назад Варфоломею. – Я думал, ты давно спалил.
Поняв Мишкины слова по-своему. Варфоломей в один прыжок очутился возле печки и бросил туда всю пачку. К тому времени огонь в топке уже плясал веселыми язычками, и очутившаяся там пачка сразу занялась. Опешивший, остолбеневший лишь на мгновение отец Платон ринулся следом и, грубо оттолкнув Варфоломея, голыми руками выхватил из печи уже дымившиеся стодолларовые купюры. Он даже не пожалел своей дорогой модной куртки, погасив об нее слегка обугленные края.
– Слава Богу, – зашептал он, внимательно осмотрев пачку со всех сторон, – слава Богу… Целехоньки!
Мишка снова не сдержал смех:
– Да что вы так переживаете, отче! У нас этого добра полный сундук! Берите, нам не жалко!
Отец Платон метнул взгляд по убогой комнатке, ища этот самый сундук, но тут же понял, что теперь его просто разыгрывают.
– Я слышал, ты воевал где-то? – отец Платон снова овладел кипевшей в нем злобой и ненавистью к обоим. – Оно, между прочим, видно, что с головой у тебя не того…
Он многозначительно покрутил в воздухе правой ладонью. Потом, не дожидаясь ответной реакции, сунул спасенные доллары в боковой карман куртки и вышел вон. Но в дверях обернулся и язвительно процедил:
– Я еще разберусь, откуда у вас эти «бумажечки»! И, сказать по правде, не удивлюсь, если вас обоих или, по крайней мере, тебя, – он сверкнул глазами на Мишку, – отсюда увезут в наручниках.
К своему большому удивлению, Мишка был абсолютно спокоен. Ему ни в чем не хотелось оправдываться. Он вдруг почувствовал неведомое, необъяснимое облегчение, радость от осознания того, что у него забрали то, в чем укорил его старец – заработанные в ночном клубе деньги. Ему ни капли не было жаль этой утраты, даже если б они действительно дотла сгорели в печи, не доставшись никому. Напротив, Мишке теперь казалось, что именно такого поступка – решительного, без капли сожаления об утрате большой суммы – ждал от него отец Иоанн, а потому чувствовал на душе не только облегчение совести, но и радость пока что неосознанной до конца победы, происшедшей внутри него самого.
Утихомирился и Варфоломей. Сначала он сидел с радостным выражением лица возле печки, глядя, как огонь разгорается все сильней и сильней, а потом взял веревку и пошел в лес собирать сухие ветки.
Отец Платон, между тем, продолжал негодовать. Уже сев за руль, чтобы ехать в город, он вдруг выключил мотор и, громко хлопнув дверцей, решительным шагом пошел к маленькому домику, где жили старцы.
К отцу Иоанну он не вошел, а влетел, даже не постучав в дверь кельи и не сотворив уставную молитву. Старец
– Вот полюбуйтесь, отче, до чего мы докатились! – прямо с порога начал отец Платон, вытаскивая из кармана куртки пачку зеленых купюр.
– И до чего же? – изумленно поднял глаза старец, глядя на возбужденного архимандрита. – Отчего вы, родненький, такой беспокойный? Никак обидел кто?
Отец Платон хмыкнул и, по-прежнему демонстративно держа пачку, с иронией в голосе ответил:
– Ваши воспитанники, простите великодушно, с жиру бесятся! Оттого и гневаюсь. Пока я день и ночь мотаюсь, чтобы хоть как-то поддержать нашу обитель, привлечь сюда лишнюю копейку, пока я не знаю минуты покоя и отдыха, некоторые жируют в полном смысле этого слова!
– Ай-яй-яй! – всплеснул сухонькими ладонями старец. – Сало, что ли, едят?
Глаза отца Иоанна светились миром и теплом, что еще больше взорвало отца Платона.
– Нет, отче, не сало. Кабы сало! Вот этими самыми долларами, – теперь он потряс ими над головой, – ваши любимчики растапливали печку.
– Ай-яй-яй! – снова всплеснул ладошками старец, сразу догадавшись, о ком и о чем идет речь. – Вот так берут – и в печку?
– Да, представьте себе: берут, рвут, мнут – и в печку. Купюра за купюрой.
– И много сожгли? – отец Иоанн с прищуром на левый глаз посмотрел на пачку в руке архимандрита.
– Небось, не одну сотню! Да на эти деньги можно столько всего завезти! Вот уж истинно сказано: заставь дурака Богу молиться, так он лоб разобьет.
– Истинно, истинно, батюшечка!
Отец Иоанн взял пачку и теперь внимательно рассмотрел ее вблизи.
– А что, родненький, и впрямь это большие деньги?
Отец Платон снисходительно улыбнулся:
– Кабы вы жили не в лесу да побольше общались с образованными, культурными людьми, то знали б цену этим «бумажечкам».
Не выпуская пачки из рук, отец Иоанн кротко улыбнулся:
– И то правда, батенька! Ни образования, ни ума – ничего у меня, грешника, нема! Сущая правда. Кого нам Бог посылает, с теми и общаемся. А уж вы, батюшечка родненький, на нас за то не гневайтесь. Ах, проказники, топить деньгами печку… Щепок, дров им в лесу мало!
Мирный, спокойный тон старца немного успокоил и отца Платона. Он протянул руку, чтобы забрать назад купюры и ехать в город, но старец продолжал держать их, о чем-то размышляя.
– Евдокия, а Евдокия! – обратился он к тихо сидевшей и не встревавшей в разговор женщине. – Небось, ты пограмотней моего будешь. Ну-ка прикинь, голубушка, тебе этих денег хватит свою беду поправить?
И подал ей пачку с долларами. Пока та в совершенном изумлении смотрела на них, боясь даже дотронуться, отец Иоанн пояснил отцу Платону:
– Беда у нее большая случилась. Хата сгорела дотла, а с хатой корова – единственная кормилица ее деток. Как говорят, хоть реви, хоть плачь… Ну так что, хватит или нет?