Самарянка
Шрифт:
– Откуда ты все это знаешь? – женщина вышла за ним и легонько тронула за руку.
– Что именно? – немного успокоившись, взглянул Мишка.
– Ну, про снайперов, ловушки минные, засады. Сам, что ли, воевал там?
– Да так, – уклонился от прямого ответа Мишка, – в книжках разных читал.
– Где ж ты так молиться научился? Я ведь молитвы разные знаю, а такой, какую ты читал, не припомню. Тоже, что ль, в книжках вычитал?
– Ежели что не так, не по-книжному, то прости. Предупредил же тебя, что не умею молиться.
Женщина опередила Мишку на шаг, встала перед ним и заглянула ему в глаза.
– Это ты меня прости, солдат. Я
– А кто тебя ко мне подослал?
Женщина первый раз за время их общения слегка улыбнулась:
– Не подослал, а подсказал. Надоумил, к кому подойти, чтобы мольбу мою услышали.
Мишка в изумлении посмотрел на нее.
– Ну и…
Женщина робко посмотрела в сторону храма, откуда они только что вышли, и чуть слышно прошептала одно–единственное слово:
– Она…
7. «БУМАЖЕЧКИ»
Уставший от всех дум и переживаний Мишка лег на топчан. Он даже не взглянул на Варфоломея, сидевшего на корточках у открытой створки печки и изо всех сил дувшего на едва теплившийся там огонек. Мишка еще пытался осмыслить слова, сказанные ему старцем, то начиная думать о встрече у дверей храма, но его мысли кружились и кружились, ни на чем не останавливаясь и ни за что не цепляясь. Ему казалось, что он в шаге, даже в полушаге от чего-то очень важного – только протяни руку и возьми ключ от некой тайны, но странная сила не пускала его сделать это последнее, решающее движение.
Настырная возня Варфоломея с сопением и вздохами оторвали его от этой внутренней борьбы.
– Слышь, кудесник, любимец богов, возьми кусок бумаги и подложи под щепки, – обратился он к Варфоломею. – Ты где слишком умный, а где как дите малое. Печи кладешь, а разжечь огонь в печи ума не хватает?
– Лежи, лежи, служивый, – не переставая дуть, ответил Варфоломей. – А коль такой умный, то скажи, где бумаги взять?
– «Где взять, где взять…», – пробормотал Мишка, не желая вступать ни в какие разговоры, но, вспомнив, что у него лежала не то газета, не то порванный журнал, ответил:
– Раскрой сумку.
Варфоломей порылся и с тихим радостным мурлыканьем под нос занялся топкой печи. А Мишка снова попробовал сосредоточиться на пляшущих в его голове мыслях. Он даже не заметил, как начал погружаться в сон. И наверняка б заснул, если бы не скрип входной двери и вскрик удивления, смешанный с ужасом:
– Что ты вытворяешь, безмозглая твоя голова?
В дверях стоял отец Платон.
Несмотря на сравнительно молодой возраст – ему едва перевалило за тридцать – он был уже архимандритом и давал понять, что с его словом и мнением обязаны считаться все. А по-иному, как он полагал, и быть не могло. Рядом с ветхими, немощными старцами, впервые проложившими в эту глухомань первую тропку, к тому же на своих дряхлых и немощных ногах, а теперь проводившими остаток своих дней в непрестанной молитве и келейном уединении, молодой монах кипел энергией и здоровьем. Да и на монаха он был похож не слишком. Скорее на художника. Или писателя. В крайнем случае, на геолога, которого ненадолго занесло в здешние места. Среднего роста, с аккуратно стриженой бородкой и такой же аккуратной прической, переходящей на затылке в элегантный хвостик. А когда он снимал подрясник, пошитый, как и все другие его облачения, из очень дорогой материи, и оставался в джинсах, модной футболке и куртке, с мобильными телефонами
Отец Платон не скрывал, что пользуется безграничным покровительством сверху. Ради стремительной духовной карьеры он бросил учебу на экономическом факультете университета, посчитав, что на новом поприще сумеет более успешно реализовать себя и как человек с деловой хваткой, и как духовное лицо. Не скрывал отец Платон и того, что его присутствие в таком захолустье было связано с планами коммерческой «раскрутки» скита с целью привлечения еще большего числа благодетелей и прибыли от нескончаемого потока паломников, тянувшихся в это безлюдье для молитвы перед чудотворным образом, да за мудрым советом здешних старцев.
В храме он служил редко, занимаясь в основном встречами с деловыми людьми, переговорами и поездками в город, где его ждали те же бесконечные дела и встречи.
От резкого голоса отца Платона, появившегося в дверях, Мишка вздрогнул и вскочил с топчана, где уже дремал, запутавшись в своих мыслях.
– Ты что делаешь, безмозглый?! – отец Платон готовился в дорогу и потому стоял, как обычно, в джинсах и спортивной кожаной куртке.
Даже не повернувшись в сторону архимандрита, Варфоломей продолжал что-то палить и подбрасывать в открытую дверцу печки, так же мурлыча себе под нос. Вместо него ответил Мишка:
– Неужто непонятно? Печку топит. Дрова отсырели, вот он их сухонькой бумажечкой.
Отец Платон стремительно подбежал к Варфоломею и вырвал у него комок бумаги, готовый полететь в огонь.
– Бумажечка?! – снова взвизгнул архимандрит, поднося ее к самым глазам Мишки. – Это ты называешь бумажечкой? Или тоже стал таким, как твой полоумный дружок? Даже хуже! Он дурак, с него взять нечего! А ты-то зачем дурака из себя корчишь? Или впрямь такой и есть?
Теперь Мишка понял причину бешеного возмущения отца Платона. Он увидел в руке архимандрита скомканную стодолларовую купюру – одну из тех, что лежали в его сумке. От того, что по своей наивности сделал Варфоломей и чем это обернулось, Мишке стало весело. Он громко рассмеялся, чуть не повалившись опять на свой топчан. Но, вспомнив, что перед ним все же стоит архимандрит, быстро унялся, хотя внутренний смех от всего происшедшего просто раздирал его.
– Может, ты это тоже называешь «бумажечкой»? – отец Платон, немного придя в себя, теперь смотрел на Мишку надменно и с презрением.
Он сразу невзлюбил его, приехав в скит. Он не мог понять, что держало этого здоровяка в такой глуши, и от непонимания видел в Мишкином присутствии недобрый умысел. Но еще больше он не любил Варфоломея – всегда немытого, нечесаного, в рваных лохмотьях, с грязными, годами нестрижеными ногтями, дурно пахнущего лесной гнилью и псиной от постоянного соседства с дикими обитателями.
Но больше всего отца Платона раздражало то, что этот оборванец появлялся всегда в тот момент, когда на встречу с отцом архимандритом в обитель на дорогих иномарках приезжали знатные гости. Варфоломей появлялся всегда некстати, крутился вокруг гостей, заглядывая им чуть не в рот, что-то канюча, над чем-то посмеиваясь, вызывая у приезжих господ смущение и брезгливость. Те старались каким-то образом отгородиться от этого надоедливого чудака, но тот, напротив, ставал еще более откровеннее в своем чудачестве. Отец Платон был рад убрать из скита обоих – и Мишку, и Варфоломея, но старцы не позволяли ему.