Самая долгая литургия – 1
Шрифт:
Настоятель бросил взгляд на матушкино кресло и усмехнулся своим мыслям. Да, «матушкино». Он уже и не помнил, когда последний раз сидел на пассажирском месте, а на водительском частенько, что называется, «гонял», особенно в неспокойном состоянии духа.
Инопланетяне, надо же! Сколько раз нужно объяснить человеку, чтобы он понял: так будет всегда, всегда во время поста будет что-то смущать христианина? «Седмижды семьдесят»? Да он немногим меньше раз и говорил. В каждый пост, на многих и многих проповедях, в беседах за трапезой, объяснял всем, что делать с таким странными новостями – «не хули
Батюшка посмотрел на спидометр и сбросил скорость. Опять несётся куда-то, зачем? Обычно он оправдывал себя и занятостью, и уважением к машине – не дело, когда хорошей вещью не пользуются. Но сейчас торопиться было некуда, а никак не отпускал этот глупый, ненужный разговор со старостой.
Впрочем, дорожной полиции батюшка не боялся. Во-первых, у него стоял детектор радаров, а во-вторых, в бумажнике лежала визитка большого полицейского начальника, что помогало в 90 % случаев. Остальные десять процентов были, конечно, непредсказуемы, но обычно Бог миловал. А на машине ездить приходилось отменной – успешные в миру прихожане настаивали на этом и жертвовали приходу с «пожеланиями». Как тут откажешь?
Хотя неправильно это, себя оправдывать, да ещё в пост. Грешен, любит автомобили, о чём нередко напоминала матушка и сыновья – спаси Господи их за это, врачуют от этой страсти, пусть и в форме насмешек. И всё же здесь, за рулём, он чувствовал себя почти дома, да вдобавок – сильным и молодым, будто сам он несётся по улицам и у него под капотом урчит 3,5 литра железа.
Отец Пётр подъехал к дому и посмотрел наверх. Окна светились спокойствием, всё было в порядке – слава Богу. Только бы Саша сегодня опять не начал расстраивать матушку.
Сыновья о чём-то спорили, отец Пётр слышал их голоса от входной двери. Александр, как обычно, напирал на старшего брата, а Фёдор защищался немногословно, без особой охоты. Иногда примиряюще отзывалась матушка.
– Да нет в этом ничего нормального, Федя! Какая может быть у тебя семья, если ты архиепископ, монах! Либо так и оставайся белым священником и живи с матушкой и детьми, либо принимай постриг и забудь их. А то, видишь, как удобно устроились – дочку вырастили, сами развелись притворно, вроде и монахи оба, а вроде и нет.
– Саня, тебе-то что? Канонов они не нарушили, начальство не наказывает, нам-то с тобой какое дело до них?
– Мне есть дело. И тебе должно быть, и не спорь. А то так и получается – никому дела нет, а они одни каноны под себя выворачивают, а другие, которые им удобны, незыблемые, как скала…
– Ты лучше скажи, дочка-то понравилась тебе? Может, женишься наконец?
– Федя, ты что, – вмешалась матушка. – Они же только познакомились, куда жениться-то? Вот у нас на приходе девушка одна появилась…
– Да не собираюсь я жениться! – возмутился Александр. – А это не отец пришёл?
Матушка торопливо вышла навстречу отцу Петру, поцеловала его в щёку и забрала сумку. Всё как всегда, он постарался незаметно понять, хорошо ли она себя чувствует,
– Что, опять невест обсуждаете? – спросил отец Пётр, входя в комнату.
– Да, Саша с дочкой архиепископа познакомился, впечатлился, – ответил Фёдор, игнорируя яростный взгляд брата. – Теперь объясняет нам, как Церковь на пусть истинный вернуть.
– Ничего я не объясняю, – отозвался Александр. – До нас всё придумали. Нужно вспомнить, за что Церковь назвали когда-то Святой, Истинной. Понятно, если бы всё было как в первые века – люди жизнь отдавали за веру, не имели ничего, молились сутками, жили впроголодь. А что общего у сегодняшних сытых и важных чиновников с первыми, настоящими христианами? Нам они рассказывают о мучениках и праведниках, а сами только о земном заботятся.
Александр ещё делал вид, что сердится, но отец Пётр хорошо знал своего сына и видел, что гнева в нём нет. С самого раннего детства Саша не мог спокойно переносить неправду, даже намёк на лицемерие, но долго злиться обычно не умел. Правда, иногда всё же случалось, что кто-то пробивал его доброту. Тогда Александр словно застывал – мрачнел, погружался в свои мысли и держал обиду долгие годы. Сейчас был не тот случай.
– Пойми, Саша, Церковь – не какая-то корпорация или политическая партия, – сходу вошёл в разговор отец Пётр. – Это даже не обычный живой организм. Да, Церковь – одно тело, где каждый из нас его член, а глава – Христос. Но организм вечный, который уходит на тысячелетия в прошлое и в самое дальнее будущее. И Церковь свята целиком, своим духом и всем своим существом, и лишь самые яркие, светлые и очень редкие её члены тоже могут быть названы святыми.
Отец Пётр заметил, что и матушка, и Фёдор придвинулись поближе. Значит, он взял верную ноту. Впрочем, Александр уже насмешливо приподнял бровь, хотя и не перебивал.
– Конечно, ты прав. Львиная доля нынешних христиан, в том числе и мы с тобой, совершенные грешники. И наши иерархи тоже не из космоса прилетели, такие же люди.
При упоминании космоса сыновья быстро переглянулись.
– Не будем развивать тему их порочности, чтобы не впасть в грех осуждения. Да и что мы знаем о чужой жизни – вспомни житие святого Виталия. Скажу только главное. Каждого из нас можно уподобить горящему угольку – малая искорка света и чёрный камень всё остальное. Так вот, Церковь – эти огоньки и из прошлого, и из настоящего, и из будущего. Разгоришься сильнее – войдёшь в Царство небесное, даже если сделаешь это подобно евангельскому разбойнику в последние часы жизни земной. Потухнешь – выпадешь и из Царства небесного, и из Церкви.
Ты же помнишь примеры из житий святых. Палач, всю свою жизнь проведший на пытках и казнях, мог уверовать в последний день и получить венец мученика, а епископ, прошедший много мук, но испугавшийся в последний момент, терял всё. Не только в праведной жизни, но и в решении умереть за Христа или нет собрана вся наша внутренняя, сердечная, а не разумная, логическая, а потому холодная и ненадёжная, вера.
– Почему ненадёжная? – не вытерпел Александр. – Разве не нужно понимать, во что веришь?