Самая долгая ночь
Шрифт:
Он должен сделать все, что в его силах, чтобы остальные долетели до Голландии. Если этого не будет, то весь его план полетит псу под хвост. Когда же он ликвидирует своих спутников и вернется в Лондон, то спрячется от Спарка и его головорезов. Заляжет на какое-то время на дно, а затем найдет способ вернуться обратно в Штаты. Но сейчас самое главное — переправить эту четверку в Голландию.
— Когда мы приедем в паб в Бигглсвейде, Джек Спарк уже будет нас там поджидать, — сказал Маус. — Ему непременно захочется отплатить нам за то, что мы ему сделали. Меня он точно пристрелит. Тебя тоже, за компанию. Других —
Каген покачал головой и поднял взгляд на Мауса. Его единственный здоровый глаз пылал ненавистью.
— Все ты! — выдавил он всего два слова.
А вот это уже слишком!
— Ты тоже хорош! Ты состоял в «Иргуне», — парировал Маус. — Отсидел в тюрьме. Только не говори, что за тобой никто никогда не охотился. Так что ты ничем не лучше меня.
— Ничего подобного, — с жаром возразил Каген. — Ничего подобного. Я сражался за свою родину, а не за деньги.
Маус расхохотался, и бармен посмотрел в его сторону.
— Выходит, ты у нас великий герой, так что ли? Сколько же арабов ты убил своими бомбами? Женщин, детей? Скажи, Рашель в курсе твоих подвигов? Ты хвастался перед ней, сколько людей ты убил, а, Wichser?
Каген встал и толкнул стол. Из двух высоких бокалов на столешницу выплеснулось немного пива. Пальцы немца сжались в кулаки.
— Сядь! — произнес Маус. — Сядь.
Немец сел, и наблюдавший за ними бармен снова принялся протирать тряпкой стойку. Маус понизил голос, чтобы никто, кроме Кагена, не смог услышать его слов.
— Нам нужно работать вместе, ты сам это сказал, иначе нам просто не выбраться отсюда живыми. Согласен?
Свои дела он решит сам. В удобное время и не здесь, а в другом месте.
Каген отпил пива и поставил бокал.
— Что ж, ты прав, — согласился он. — Ты единственный, у кого есть деньги, верно я говорю?
Кто про что, а немец, как всегда, про деньги.
— Нам придется шлепнуть Спарка, — заявил, секунду подумав, Маус.
— Шлепнуть? — переспросил Каген.
— Придется его убить.
— Только и всего? — язвительно переспросил Каген.
Маус пожал плечами.
— Причем еще до того, как мы покинем Лондон, иначе он подкараулит нас перед вылетом. Или он, или мы. Только так и никак иначе. Но мне одному не справиться. Во всяком случае… — и Маус поднял перебинтованную руку. Белая повязка была хорошо видна даже в полутьме скудно освещенного паба. — У Спарка есть два подручных, одного зовут Ричи, другого Хью. Возможно, кроме этих двоих у него есть еще кто-то.
— Тебе нужна моя помощь?
— Точно, ты догадливый, — подтвердил Маус. Каген ничего не сказал. — Ведь это твои собственные слова, что нам придется все решать на месте. Это как раз такой случай. По-другому тут поступить нельзя.
Каген задумался. Возможно, взвешивал все за и против. Однако Маус не сомневался в своей правоте. На его месте Мейер Лански поступил бы точно так же.
— Только при одном условии, — шепотом произнес Каген. Маусу пришлось податься вперед, чтобы расслышать его. — Ты приносишь деньги из банка, чтобы мы вдвоем могли присматривать
Маус отрицательно мотнул головой. Нет, черт побери! Но Каген продолжил:
— Если вдруг с тобой что-то случится, когда мы возьмемся… шлепнуть… этого Джека Спарка… Нельзя допустить, чтобы деньги пропали. Остальные должны закончить начатое дело. В ином случае…
Маус откинулся на скрипучем расшатанном стуле, вытащил новую сигарету, закурил и задумался.
Если вдруг с тобой что-то случится. Понятно, что немец имел в виду. Пуля в голову, вот что он хотел сказать. Причем необязательно пуля из пистолета лондонского бандюги. Однако идея Кагена начала ему нравиться, хотя и по другой причине. Ему не придется возвращаться в Лондон, чтобы забрать деньги из банка «Барклайс». Он просто возьмет их с собой в самолет, вылетающий в Голландию, а потом заставит О'Брайена улететь куда-нибудь подальше из этой навозной кучи Лондона и от Джека Спарка. Он может рвануть прямиком в какой-нибудь городок на побережье и взять билет на пароход до Нью-Йорка прежде, чем Спарк узнает, что он вернулся. Затем он отправится домой и расскажет свою байку о том, что, мол, все деньги были истрачены на оружие, самолет и лодки, но унести ноги из Голландии посчастливилось лишь ему одному.
— Хорошо, будь по-твоему. Я заберу деньги из банка. Но когда мы шлепнем Спарка, я не стану таскать их с собой. Поручу это дело Йоопу — пусть коротыш за ними присматривает. — Йооп был единственным, кому он мог доверять. Рашель по уши влюблена в Кагена или, наоборот, он в нее. При этой мысли Маус улыбнулся. Йооп назвал Кагена поцем и немчурой. Как это по-голландски? Duitser. Йооп не доверяет Кагену. Голландец не позволит немцу наложить лапы на его денежки.
Маус немного подался вперед и, чувствуя тяжесть «смит-и-вессона» за поясом, протянул Кагену руку. Каген в ответ протянул свою, и они обменялись рукопожатием. Маус обратил внимание, что одноглазый сжал его руку сильнее обычного и ответил тем же.
Он улыбнулся немцу широкой, простодушной улыбкой, притворившись, будто всем доволен, будто действительно верит в то, что они только что заключили полюбовную сделку. На самом деле он ни на мгновение не утратит бдительности и будет спать с деньгами в одной руке и «смит-и-вессоном» в другой.
Река стояла на крыльце дома амстердамской улицы Утрехтседварсстраат. Подняв руку, она постучала в дверь и на всякий случай оглянулась через плечо. Никого. Она постучала снова и услышала за дверью шаги. Дверь открылась, и на пороге возник Хенрик. От удивления старик разинул рот и выпучил глаза — те сделались такими огромными, что казалось, будто они вот-вот выскочат из орбит.
— Хенрик, — сказала она, пытаясь заглянуть ему за спину, но в коридоре было пусто. Старик закрыл рот, затем открыл и снова закрыл.
— Ты впустишь меня в дом? Или ты хочешь, чтобы гестапо схватило меня прямо на крыльце?
Хенрик, все еще не оправившись от изумления, посторонился, давая Реке войти. Затем закрыл дверь и, шаркая ногами, прошел в расположенную справа небольшую гостиную. Здесь стояла дорогая мебель, массивные кресла в чехлах, на полу толстый светло-зеленый ковер. Река вспомнила, что когда-то и у них в доме тоже были подобные вещи, — у нее, у Давида, у родителей.