Самая настоящая Золушка
Шрифт:
— Катя, ты уверена, что ждешь ребенка?! — сквозь оглушающую панику слышу голос Морозова и заставляю себя взять в руки, чтобы сфокусироваться на вопросе. — Если это сказал тот монстр…
— Нет, — я морщусь, давая понять, что он делает мне больно. Отец быстро разжимает пальцы, нервно поправляет плед на моих плечах и, прочесывая пятерней волосы, вопросительно и нетрепливо ждет ответ. — Когда я лежала в больнице, врачи взяли много анализов. Я сама узнала пару дней назад.
Морозов все равно не выглядит довольным ответом.
— Какой срок? —
Почему мне кажется, что это вопрос с подтекстом?
— Шесть недель, — осторожно отвечаю я.
— Еще не поздно, — как будто радуется он.
Я быстро, повинуясь инстинктам самки с еще нерожденным детенышем, отхожу в сторону и выставляю вперед руку, когда Морозов пытается приблизиться. Трясу ладонью и головой, снова испытывая тошноту. Он, наконец, понимает, что лучше остановиться.
— Прости, Катюша, прости, пожалуйста.
Отчаяние красными и белыми пятнами ложится на его лицо. Видно, что он нервничает, злится на себя за несдержанность и наверняка уже раскаивается в сказанном, но я все равно не готова снова пустить его на плот своего почти разрушенного доверия.
Я не помню, что за жизнь у меня была, но чем больше ее узнаю, тем сильнее мне кажется, что в ней я никому не была нужна.
Глава тридцать первая:
Катя
Мы берем тайм-аут с разговорами, пока домработница не приносит в библиотеку поднос с чашками, заварником и корзинкой домашней выпечки, которую, несмотря на аппетитный аромат, меня все равно не тянет попробовать.
Отец сам разливает чай по чашкам, и я невольно улыбаюсь, потому что аромат мне тоже знаком. Мята. Сочная мята, словно только что сорванная с грядки. Я бросаю себе ломтик лимона и пару кубиков сахара. Только через секунду замечаю, что Морозов следит за моими движениями с каким-то благоговением. Наверное, мое тело в точности повторяет заученный ритуал. Я не помню зачем так делаю, но знаю, что именно так и начинались наши с отцом задушевные разговоры.
— Я не знаю, как много ты уже успела вспомнить, — откашлявшись, начинает Морозов. — И что именно ты бы хотела услышать, потому что, признаюсь честно, я не самый объективный человек, если дело касается Ростова.
— Почему?
— Потому что он с самого начала использовал тебя. Всегда. С первого дня знакомства. И врал тебе обо всем. А потом… когда стало слишком поздно, ты уже просто не смогла бы уйти от него без последствий.
— О чем он врал? — От волнения во рту сухо, и я тороплюсь сделать глоток чая, забыв об осторожности. Горячая жидкость обжигает язык до слез из глаз, но я проглатываю боль, как отрезвляющую пилюлю.
Как бы ни было страшно и больно, я должна взять себя в руки. Не потом, а прямо сейчас, в эту же минуту, потому что только холодная голова и ясный незамутненный взгляд помогут мне выбраться из этого лабиринта. И еще, самое важное.
Даже если это будет жестоко и цинично, и где-то даже параноидально.
Пока моя собственная
— О том, что болен, — после небольшой заминки говорит Морозов. — Он не сказал о своем диагнозе, хотя должен был.
— Что с Русланом? — От волнения голос ломается до самой высокой ноты.
Он скоро умрет? Мой Прекрасный принц смертельно болен?!
— Катюша, ну что ты! — Морозов тянется через стол и сжимает в руках мою дрожащую ладонь. Видимо все мои мысли транслируются на лицо в прямом эфире без перерывов на рекламу. — Этот подонок болен, но, поверь, от такого не умирают. Разве что у него вдруг прорастет совесть — и он подохнет от бесконечной лжи, которой тебя пичкал.
— Что с ним? — повторяю свой вопрос.
— У него не в порядке с головой, — зло, не скрывая отвращения, говорит отец. — Он конченный псих. Моральный урод.
Не в порядке с головой?
Пока я пытаюсь понять, что это может значить, в памяти хаотично всплывают образы Кирилла: то он смотрит сквозь меня, то дергается от случайного касания, то внезапно орет, что испытывает тошноту от одной мысли, что мы достаточно близко — и он дышит тем же воздухом, которым только что «стошнило» мои легкие.
Я знаю, что это — не странности. Что это — хлебные крошки, по которым мне нужно было понять, что с моим Прекрасным принцем что-то не так, но я слишком сильно любила его, чтобы широко открыть глаза.
— У него аутичное расстройство, — продолжает Морозов. Зло хмыкает и в последний момент удерживается, чтобы не припечатать ладонью стол. — Я знал, что с ним что-то не так. Даже спрашивал Александра, не нужно ли мальчишке помочь, потому что он какой-то потерянный и все время где-то лечится, что-то восстанавливает. Никто ни хрена не сказал. Это сраное семейство, — Морозов тычет пальцем мне за спину, словно в эту минуту там стоят погибшие родители Кирилла, — не посчитало нужным поставить меня в известность, что мне предстоит вести дела с человеком, который в любой момент может просто слететь с катушек. Что я буду зависим от больной головы морального урода!
— Ты говоришь о моем муже, — пытаюсь усмирить его пыл. — Откуда ты узнал об этом?
Что-то во мне, пусть пока скрытое тенями забвения, но не считает эту новость шоком. Как будто я успела узнать об этом, простить, смириться и пойти дальше. Минуя развод и встречая прощение.
— Ты мне сказала. Когда стало ясно, что у вас уже ничего не склеится. Вскрылась правда о «командировках» Ростова, ты сама пришла ко мне. Плакала целую ночь. Говорила, что понятия не имеешь, как поступить.
— Я узнала о его болезни… недавно? — все еще надеясь на лучшее, уточняю я, хоть предчувствие подсказывает, что, когда Морозов узнал о диагнозе Кирилла, для меня это уже давно не было новостью.