Самая счастливая, или Дом на небе (сборник)
Шрифт:
— Еще могу работать.
— Посмотрим, посмотрим, — едко усмехался Стурлис и, заложив руки за спину, размашисто шагал к выходу.
«Утонченный садист», — думала Ольга.
Поздно вечером на кухню вступили повара, Стурлис отобрал нескольких женщин им на подмогу, остальных отправил убирать соседние помещения. Снова скоблили, натирали полы… Время от времени Стурлис появлялся в дверях и делал резкие замечания. Когда он уходил, многие женщины усаживались на мокрые доски и отдыхали, а Ольга стиснув губы продолжала работать; окна и двери были распахнуты, но ей казалось — в столовой стоит плотная духота.
В полночь работу закончили.
— Больше ничего не будет. Надеюсь, утром вы завтракали. Сейчас отправляйтесь по домам, а к семи утра извольте прибыть чистыми, умытыми и в хорошем настроении.
Домой Ольга пришла в два часа ночи и тут же свалилась от усталости.
Утром ее разбудил Анатолий, поставил на стол кружку чая, хлеб, две печеные картофелины. Ольга чувствовала себя разбитой: болела голова, ломило руки и ноги; не открывая глаз, поплескала на лицо водой, оделась, позавтракала и, пошатываясь, побрела на работу.
На столах работниц ждал завтрак: каша, хлеб, маленький кусочек масла и кофе с молоком. Женщины набросились на еду, масло прятали для детей и родных. Узнали, что ночью две поварихи объелись и их отправили в больницу.
— Теперь вы понимаете, почему вчера не было второго? — дружелюбно спросил Стурлис.
Через несколько дней Ольга поняла, что Стурлис не столько жестокий, сколько требовательный, и перестала злиться на его хлесткие замечания; позднее она узнала, что он и к себе беспощаден: написал рапорт, что после ранения поправился и дальнейшее пребывание в тылу рассматривает как дезертирство.
Столовые заполнились курсантами. Совсем юные, семнадцати-девятнадцатилетние, красивые, в форме с нашивками и значками, они шумно рассаживались, перекидывались шутками, с работницами были приветливы, доброжелательны. Когда Ольга смотрела на курсантов, ей становилось тревожно и за этих парней и за своего младшего брата Виктора, который целый год находился на фронте и от которого не было вестей.
Во время раздачи еды Ольга работала официанткой, в перерывах — посудомойкой, вечером — уборщицей; она сильно уставала, но от хорошего питания даже немного поправилась и каждый день приносила домой кусочки масла, хлеб, сахарин.
Некоторые курсанты приходили в столовую до открытия, помогали работницам принимать хлеб у возниц, резать буханки на ломти, разносить подносы по столам. Чаще других появлялся скромный паренек с грустными темными глазами. Он входил бесшумно, с виноватой улыбкой. Его звали Николай. Однажды, когда Ольга закончила работу, Николай подошел к ней.
— Знаете, Оля, я сегодня назначен патрулем. Пожалуйста, погуляйте вместе со мной.
Ольга и раньше замечала, что Николай к ней неравнодушен. И когда она накрывала скатертями столы, и когда разносила еду — он все время за ней наблюдал. Даже поздно вечером, уходя из столовой, Ольга чувствовала на себе его взгляд. С одной стороны, ей было приятно, что из многих молодых женщин Николай обратил внимание именно на нее, с другой — это ее пугало. Ольге казалось, что в такие минуты между ней и Николаем возникают какие-то невидимые нити; она опускала голову, убыстряла шаг. По ночам ей снилось, что эти нити уже многие видят и даже судачат о чем-то более серьезном, связывающем ее с Николаем. Ольга оправдывалась, защищалась, а проснувшись, злилась на свои выдумки.
Она слишком любила Анатолия и была ему безоглядно преданна (хозяйка
Он рассказал ей всю свою девятнадцатилетнюю жизнь: зеленый город Саратов, дом на берегу Волги, яблоневый сад, отец на фронте, живет с матерью, два года в училище… Они прошли почти до центра города, и Николай остановился.
— Вообще-то дальше мне нельзя. Черта. Зона патрулирования кончается. А, ладно. Провожу вас.
— Нет, нет. Возвращайтесь. И мне пора…
Что-то вроде жалости к влюбленному парню сковало Ольгу и у нее не повернулся язык сказать о муже. На другой день она узнала, что Николая посадили на гауптвахту; она догадалась, что это случилось из-за нее, и подошла к полуподвалу, около которого вышагивал часовой.
— Николай здесь? — спросила у часового.
— Здесь, но подходить нельзя, — часовой подмигнул, и Ольга поняла, что он все знает.
Покраснев, она хотела отойти, но услышала, что кто-то барабанит по стеклу и, обернувшись, увидела в окне Николая — он махал ей рукой и улыбался. Часовой тактично отошел в сторону, и Ольга, наклонившись, спросила:
— За что вы здесь?
— За вас.
— Потому что перешли ту черту?
— Ага. Но это ничего… Вот только… вас видеть хочется.
А на другой день Николай сообщил, что их отправляют на передовую. Он сбегал в казарму и принес открытку с видом Саратова и адресом матери.
— Это вам, Оля… Я не успел вам сказать… Очень прошу вас, ждите меня… Вы будете ждать, Оля?
Ольга только опустила голову.
…Прощальный парад состоялся на центральной площади города. Под духовой оркестр промаршировали вчерашние курсанты в новеньких гимнастерках, в начищенных сапогах; красивые, юные, они отправлялись на фронт. Ольга стояла среди провожающих и махала рукой. Поравнявшись с ней, Николай улыбнулся и что-то проговорил одними губами. Ольга не поняла что — то ли «ждите меня», то ли «люблю тебя».
Из столовой Ольга приходила в одиннадцать вечера, а то и за полночь, ставила на стол банку какого-нибудь рассольника и тут же укладывалась спать. Анатолию приходилось после работы стоять в очередях, готовить ужин да еще чертить за доской — выполнять срочный заказ. В конце концов решили, что Ольге лучше подыскать другое место.
Уволившись из столовой, она несколько дней обивала пороги разных учреждений; кто-то посоветовал сходить на хлебозавод.
— Туда не возьмут, — безнадежно махнул рукой Анатолий. — Наши мужчины там нанимаются грузчиками в ночную смену, но берут только двух-трех. Работа там тяжелая, а чуть ошибся — выгоняют. За воротами всегда толпа желающих.