Самая высокая на свете гора
Шрифт:
— Солнце — в арбу? Как вола?
— Ну, не как вола и не в арбу, а все же наподобие того…
— А там, где ты живешь, нету степи, одни только деревья да леса? — в который раз спрашивает Галька, натягивая на босые ноги тоненькую юбчонку. — А в лесу как? Ни дороги, ни солнца меж деревьев не видно? Деревья — под самые облака? А облака не задевают за них?
Юрко рассказывает девочке про лес. В его россказнях есть чуток выдумки, но Гальке нравится все выдуманное и необычайное, и чем больше Юрко фантазирует, тем тише становится Галька, она даже как-то робеет, глаза у нее темнеют, расширяются, в них тревога
Она забывает натягивать на голые ноги юбчонку, а ноги уже зябнут, потому что солнце заходит, в степи гаснут подсолнухи, а из-за горизонта выбивается и ширится вечер.
На щеке у Гальки багровая царапина. Вчера упала с чердака, ушибла коленки, сбила локоть. Но это все мелкие, несущественные неприятности, о которых не хочется и вспоминать, когда Юрко рассказывает про лес. Юрко как раз говорит веселое — глаза у Гальки вдруг вспыхивают, даже в сумерках видно, какие они у нее блестящие и чистые, словно она только что промыла их родниковой водой.
Как-то раз Галька склонилась над срубом колодца, хотела разглядеть все до самого дна, — люди говорят, что там, в глубине, живет старик Водяной. Но вместо Водяного набросился на нее дед Дмитро. Он отогнал ее от колодца, пригрозил костылем, наставил сердито бороду:
— А ну пошла вон! Не заглядывай, еще воду сглазишь! У тебя дурной глаз: вон какие буркалы черные.
Гальке хотелось бы знать, шутил дед или это правда. Потому что если шутил, то злая это шутка, от нее стало обидно и грустно, даже горло заболело. А если правда? Ведь и мама то и дело сердится:
«И чего ты зыркаешь на меня, как волчонок, своими черными зенками? Соседка вон говорила, что как глянул на нее кто-то такими черными цыганскими глазами, так и ослепла на три дня…»
Галька поглядывает на Юрка, ловит минутку, когда он прерывает рассказ про лес, и спрашивает:
— Юрко, у меня дурной глаз?
Ему этот вопрос сперва кажется смешным, он пожимает плечами, хмыкает, но для Гальки, верно, его ответ много значит, потому что она упрямо допытывается:
— Нет, ты скажи, какие у меня глаза? — и заглядывает ему в лицо, пытаясь хоть так вычитать, что он думает.
Парнишка присматривается к этим расширенным глубоким глазам и вдруг теряется, словно Галькин взгляд и впрямь обладает какой-то дивной силой.
— Не знаю, — говорит он. — Откуда я знаю? Глаза как глаза. Как у всех людей, — говорит он наконец, довольный, что нашел все-таки ответ, и не подозревая, какая радость для Гальки, что хоть кто-то один на всем свете сказал: она такая, как все люди.
Ведь она только и слышит: всё у тебя, Галька, не как у людей; всё ты, Галька, делаешь не по-людски; всё ты, Галька, не такая, как люди… И не знает девочка, так ли это на самом деле или она стала не похожа на других потому, что о ней так говорят. И как бы там ни было, а уже издавна повелось: если где-нибудь что-нибудь испортили или поссорились, подрались, Галька обязательно замешана, обязательно виновата. Галька — кто же еще! Мать нещадно порет Гальку за все совершенные и несовершенные проступки, а девочка, диковатая и проворная, как бездомный котенок, вырывается, упирается, а потом в темном закутке обреченно шепчет:
— Такая и буду, такая и умру, у меня
… В тот день, когда приехал Юрко, Галька стояла под неуклюжей перекрученной сливой, обдирала с нее камедь и жевала ее, смакуя. На этой сливе, за хатой, куда приехал к дяде Юрко, камедь была самая лучшая: снаружи обтянутая прозрачно-бронзовой кожицей, а внутри — клейкая, тягучая и такая цепкая, что приставала к зубам, к нёбу, и для Гальки не было большего наслаждения, как отдирать ее от зубов языком. Галька все стояла и стояла под сливой, ей уже и камедь надоела, и делать больше было нечего, а она все стояла и достоялась-таки — Юрко вышел из хаты, заметил перекрученную сливу и маленькую Гальку возле нее, подошел и сказал:
— Добрый вечер, девонька! За сливами?
Галька кхекнула, потому что язык у нее прилепился к нёбу, и вместо ответа протянула на раскрытой липкой ладони все ту же камедь.
— Вкусно? — поинтересовался парнишка, потом отколупнул и себе: — Ого, да еще как!
Он стоял перед девочкой — высокий, вихрастый, нестриженый, подпоясанный широченным ремнем, украшенным медными кружочками. Такого пояса Галька не видела никогда в жизни.
— В школу ходишь?
— Угу, — наконец шевельнула языком Галька, не отрывая взгляда от удивительного узора на поясе у Юрка и от прицепленного к нему чудного лохматого человечка. — Угу. Во второй перешла.
— Ясно. А что ж ты такая кроха? Каши мало ела?
Гальку не раз уже об этом спрашивали, и она всегда сердито отвечала: «Вас не объела!» — а то и еще что-нибудь похлеще. Но тут вдруг улыбнулась и призналась:
— Мало. Не люблю кашу. Кисель вкусней.
— А сказки любишь?
— А то нет!
— Приходи как-нибудь вечером — расскажу. Страшную-престрашную. Не забоишься? Придешь?
И Юрко, сделав злобную гримасу, зашипел: вз-з-з… Галька тоже зажмурилась и сморщила нос — оба засмеялись так громко, что воробей на сливе перепугался и метнулся прочь.
— Так придешь?
— А чего ж! — ответила девочка.
И пришла. С тех пор она приходила к Юрку за сказками чуть ли не каждый день и не сводила с него своих черных глазищ, словно снова и снова хотела убедиться, что она такая же, как все люди, и все надоедала парнишке одним и тем же вопросом:
— Так у меня глаз не дурной?
— Да нет же, совсем не дурной, даже красивый, — уже порой нетерпеливо отвечал Юрко.
А девочка счастливо улыбалась про себя и представляла, как наконец отважится еще раз заглянуть в колодец, дождется, пока придет дед Дмитро со своим костылем и скажет: «Не заглядывай, еще воду сглазишь», — а она ему в ответ: «А вот и не сглазила, не горюйте, дедушка! Лучше зачерпните ведерко да попробуйте».
Ведро звонко упадет на темный упругий круг воды в колодце. Под ладонями, обдирая кожу, закрутится вал. Галька поможет деду удержать ведро на стесанном годами срубе. Дед попробует воду, холодную, свежую, даже вроде сладковатую, пахнущую всеми ветрами и зеленой травой. Оботрет бороду, внимательно посмотрит на Гальку:
«Ох и хороша же вода, ох и вкусна же! Уж не наворожила ли ты, девка? В жизни не пил такой воды!»
«Наворожила, наворожила! — засмеется Галька. — Только глаз у меня вовсе не дурной, а даже красивый!»