Самая высокая на свете гора
Шрифт:
«У нашего малыша новое увлечение, — смеется мама. — Смотри, немного походишь в спелеологах и бросишь, как все другое бросал».
Но я не обижаюсь, я вообще никогда не обижаюсь на маму, на нее просто невозможно обидеться. Мама почти одного со мной роста. Со своим маленьким портфелем она выглядит как школьница. Когда-то, еще в первом классе, ребята не верили, что мама — это мама. «Не бывает таких мам, — уверяли они, — это твоя сестра».
Я тогда очень сердился.
Так вот, мама не верит, что спелеология — это для меня серьезное дело, а я даже просил папу
Я рассказал Юльку о Страдчем, а потом позвал в Лазурные пещеры. О Лазурных пещерах я услышал от одного восьмиклассника. Он собирался туда со своими приятелями, и я попросился с ними. Он славный парень — согласился и сказал, что я могу взять еще несколько ребят, были бы только надежные люди, не хныкали и не жаловались, когда натрут мозоли. Дело в том, что вход в пещеры завален с войны, и с тех пор никто не пытался узнать, почему пещеры назвали Лазурными.
Надо было слышать, как Юлько загорелся:
— Наука о пещерах! Спелеология! Это же интереснейшее в мире дело. Нет ничего увлекательнее! Вдруг возьмешь да и откроешь на стене рисунки первобытных людей. А подземные озера! А сталактиты! А неожиданные повороты и впадины!
Мне очень хотелось перебить его — видел ли он когда-нибудь эти пещеры? Но я не сделал этого, а то еще опять скажет: «Чего ты всегда цепляешься, Беркута?» А мне совсем не хотелось ни цепляться, ни ссориться.
Одним словом, решили: идем в Лазурные пещеры. Юлько обещал принести фотоаппарат с блицем и два фонарика — один для Лили, другой для себя…
Стоим на автобусной остановке. Ребятам из восьмого не терпится:
— Да где же твой Юлько? Обещал собрать серьезных людей, а теперь приходится ждать какого-то соню!
Я молчу. Юлько, наверно, просто не захотел вскакивать в шесть утра. Проснулся, видит — небо сероватое, как будто задымленное, представил себе далекую дорогу к пещерам, лопаты, которыми надо откапывать вход, да еще откопаешь ли?..
— Может, с ним что-нибудь случилось? Может, троллейбус сломался? — попробовала защитить Юлька Лили.
— Ищите две копейки, — говорю я. — Телефон, как утверждает Юлько Ващук, — заслуживающее внимания средство коммуникации.
Я вошел в телефонную будку и через некоторое время спокойно вернулся на остановку.
— Что, Славко, он уже вышел? — спросила Лили.
— Как же, вышел! Мчится сюда на вертолете! Вышел!.. Спит, как медведь в январе, и лапу во сне сосет.
Подошел автобус. Я первый шагнул на ступеньку — говорить ничего не хотелось, ребята из восьмого сердились, и я чувствовал себя виноватым, как будто это меня ждали и я не пришел.
— А как же я без фонарика? — вдруг испуганно вспомнила Лили.
— Ничего. Как-нибудь, — говорю. — Я захватил два.
— Ты что же, знал, что он не придет? — тихо спросила Лили.
— Откуда я мог знать? Просто так… Мало ли что случается… Спелеология — это, кроме всего прочего, еще и предусмотрительность, как уверял один греческий
На следующий день Юлько и не заикнулся о пещерах. Может быть, ждал, не спрошу ли, почему он не пришел? Но я не спросил.
Я думал: кто из нас изменился? Я ли раньше не замечал, каким был Юлько, или он был другим? А может, и в самом деле придираюсь? Или просто после того случая с папиным самолетом, после нашего разговора о предельной нагрузке мне захотелось, чтобы Юлько, мой друг, был таким, а не другим, — не таким, какой он на самом деле? Ничего не понимаю… Да и справедливо ли это?
А сам я — какой? Чем я измерю эту мою предельную нагрузку, о которой мы говорили с папой? Говорили почти год назад…
ПРЕДЕЛЬНАЯ НАГРУЗКА
— Мама, а у нас на трени… — с порога начал Славко и словно споткнулся. — Мама, что с тобой? Мама?!
Мамины руки опущены, она словно забыла, что у нее есть руки. На плечах большой пуховый платок — маме холодно? Но ведь в комнате страшная духота, пахнет валерьянкой и еще чем-то необычным.
— Мама! Ты что, мама?
— Сынок… — сказала мама. — Только ты не волнуйся. Все будет хорошо, но… Ты не волнуйся. Они не прилетели. Ничего не известно… Все должно быть хорошо, сынок…
Славка будто окатило большой холодной волной, сбило с ног и потащило по острым камням, в пучину, откуда нет возврата. Мальчик прикусил губу так, что ощутил солоноватый привкус крови, и через силу проговорил взрослым, чужим голосом:
— Конечно, все будет хорошо, мама. Иди ляг, я сам приготовлю себе ужин. Я сегодня тренировал новичков. Интересно, какие из них выйдут спортсмены.
— Да, интересно, — равнодушно согласилась мама и прибавила: — Чай на столе. И сухарики.
И папа с удовольствием хрустел вкусными сладкими сухариками.
— Хорошо, я найду. Ты ложись.
Возвращаясь вечером с тренировки, Славко всегда находил на столе стакан прохладного чая с лимоном и свои любимые сухарики с изюмом.
«Ну как, был укол?» — спрашивала мама и улыбалась, и при этом у нее чуть приподнималась верхняя губа.
А потом мама стояла перед зеркалом и заплетала на ночь свои длинные, цвета осенней кленовой листвы волосы. Мама все грозилась, что обрежет косу, но папа и слышать не хотел — только попробуй!
… Славко сидел за кухонным столом, покрытым белой скатертью, тупо смотрел на стакан, где плавал круглый, как спасательный круг, кусочек лимона, и повторял: «Только спокойно, только спокойно… Все будет хорошо, должно быть хорошо. Папа большой, сильный, мужественный, самый сильный на свете — с ним ничего не может случиться… Ведь правда, папа, с тобой ничего не случилось?»
Папа всегда летал. Папа испытывал самолеты. От него пахло облаками. Пахло простором и небом. У папы на левой руке выжжен синий номер. Он не стирался и не исчезал, хотя его поставили очень давно; папа, тогда чуть постарше Славка, был в немецком концлагере, фашисты выжгли ему это тавро. Но папа выжил, папа вернулся, папа есть, он будет, он войдет в комнату и скажет: