Самая высокая на свете гора
Шрифт:
Нет, не читалось ему. Славко сидел, подперев лицо кулаками, и все думал и думал, и мысли складывались в четкие, стройные фразы, и если бы он стал их записывать, то сам удивился бы их взрослости и необычности.
Позвонили. Может быть, мама? Только это что-то не мамин звонок, мама звонит весело, кажется, ей нравится нажимать кнопку, а тут кто-то робко дотронулся до нее.
— Свои, свои, — заверил голос из-за двери.
Славко не узнал голоса, но все равно отпер дверь.
— Что, твоих нет?
— Нет, — ответил Славко, обрадовавшись
Это был механик из аэропорта, Комарин. Славко забыл, как его зовут, помнил только фамилию. Он видел этого механика не больше трех раз, но теперь обрадовался его появлению, потому что надеялся что-нибудь узнать и поговорить о папе. Вот этого, кажется, и надо было ему больше всего — поговорить об отце.
— Садитесь, садитесь, — суетился мальчик, подставляя гостю стул и пододвигая пепельницу: Комарин вошел с сигаретой.
— Эх, ты-и! — вдруг слезливо сказал механик и погладил Славка по голове.
Мальчик немного отстранился — он только теперь заметил, что гость здорово навеселе, от него несло неприятной едкой смесью водки, лука и машинного масла.
— Эх, ты-и… Что ты знаешь… Разве тебе скажешь? А мне говорить надо, мне душу, душу надо опростать. Ты понимаешь, что это за птица — душа?
— Может, чаю выпьете? С лимоном, — предложил Славко. Теперь он уже знал, что не заговорит с Комариным об отце.
— Эх ты! Да что мне чай? Мне бы сейчас душу, ясно тебе? Душа у меня горит, чем тут поможешь? Мне три ночи подряд одно и то же снится — я на земле лежу как приклеенный, а на меня самолет падает, падает, ревет и падает, и некуда от него деваться! Нет, брат, авиация — это тебе не футбол! Ты думаешь, я своей не говорил? Я ей говорю: брошу все к черту, на что оно мне сдалось, давай уедем куда-нибудь, ну, хоть к деду в Демидовку, там самолет раз в год в небе увидишь. Тихо, ни тебе шума, ни грохота, телеги буду ремонтировать, а что — ведь и телеги нужны…
Мальчик внимательно следил за ходом мысли гостя, вслушивался в запутанные фразы, но ничего не мог понять.
— Ты знаешь, где он садился? У него свой столик был возле окна. Они после полета приходят глотнуть чего-нибудь — после полета, знаешь, жажда мучает. Не думай, что крепкое, нет, стакан нарзана и бутерброд… Он, бывало, всегда спросит: «Как тут земля без нас, ребята, все в ту же сторону вертится?»
У Славка вдруг перехватило горло. Это же он говорит о втором пилоте!
— А я не виноват! Не виноват, я тебе говорю! При чем тут я, если с ними так случилось? Я перед полетом осматривал, я все осматривал. Ты слышишь, не виноват я, а?
Комарин навалился на стол и тяжело выдавливал из себя слова:
— Говорил я своей — уедем! Уедем, говорил же… Я тут ни при чем, ей-богу, ни при чем я!
Вокруг его ног расползалась большая грязная лужа. Теперь в комнате повис неприятный запах, захотелось открыть окно. Но тут снова позвонили. Славко бросился к двери и едва успел открыть — могучие руки отца подхватили его, как в детстве. Тогда ему казалось, что он взлетает под
Они стояли друг перед другом — и отец, должно быть, почувствовал, что сыну захотелось снова стать маленьким и забыть о пережитом и не думать о втором пилоте.
— Ну вот, — сказал папа. — Вот я и дома.
И, заметив слезы на глазах у сына, отвернулся, как будто ему обязательно понадобилось отвернуться, снимая плащ, и сын понял, что отец относится к нему как к взрослому и не хочет видеть его слабость.
— А-а-а, — сказал Комарин и двинулся к отцу. — А я к тебе.
— Вижу, — сказал папа и посторонился.
— Ты чего? Чего ты? Я вот ему уже говорил, я малому говорил, пусть подтвердит: я тут ни при чем, слышишь?
— Мало говорить, мало говорить, Комарин. Надо еще самому верить в то, что говоришь. А ты веришь? Ты веришь?
— Привезли его? — вместо ответа спросил механик.
— Шел бы ты домой, а, Комарин? Нечего тебе тут делать. Пьяный ты, грязный и пьяный!
— Я же все: от автопилота до…
— Все, говоришь? Все проверил? А ты вспомни, ты вспомни, Комарин, не был ли ты немножко, ну совсем чуточку невнимателен?
— Врете! — вдруг закричал механик. — Вам так проще — на механика все, вам так проще!
Дико было смотреть, как большой, коренастый человек кричит тонким, пронзительно беспомощным голосом.
— Я докажу! Я докажу! — горячился Комарин, пятясь к двери.
А папа сказал:
— Ты бы хоть Евгена постыдился. Или ты и его во лжи обвинишь?
Комарин закрыл лицо шапкой и, пьяно всхлипывая, вышел из комнаты. Славко слышал, как он топал по лестнице, — шаги были неверные, словно Комарин не знал, куда шагнуть.
— Мама на дежурстве?
Папа подошел к телефону. Дз-дз-дз!.. Диск вращался как обычно, и как обычно прозвучало папино:
— Маринка? Да, это я. Честное слово, я. Погоди, погоди… Я тебя встречу. Конечно… Через десять минут выхожу.
Голос у папы был спокойный, и только набухшая жилка на виске дрожала и билась под кожей.
— Ну, рассказывай, — сказал папа. — Как вы тут? Все в порядке, голубчик?
Славко понял: разговора об аварии не будет. Ясное дело, разговора об аварии не будет. Не обо всем, должно быть, можно говорить с сыном, даже когда он стал взрослым. И все-таки он решился спросить:
— Это из-за… Комарина?
Закурив сигарету, отец мгновение подумал, что сказать.
— Видишь ли, сынок… Ты слышал о предельной нагрузке? У него, — папа кивнул на стул, где только что сидел механик, — у него предел очень невысок. Предельная нагрузка — дело серьезное. Это мера характера и человеческих сил… Вот он хнычет, как младенец, ходит пьяный и всех уверяет, что не виноват. Боится, слизняк паршивый. Ответственности боится, а не того, что человек… Ну, я пойду, встречу маму. А ты завари чай. Покрепче. Ей нужно будет горячего крепкого чаю.