Самервил (рассказы)
Шрифт:
В деревне испокон веков жили Туми, но и Нэйт остался неженатый, и Нелсон-крысолов умер холостой, так что род на них и кончится. Она не хотела ему говорить про дела Хэллоранов, но легче уж было ему от нее узнать, чем от чужого, да и надежды никакой не осталось, все понимали, что дочка у Хэллоранов умрет, и только неизвестно когда.
Больше всего она боялась, как бы он не пошел к Хэллоранам. Это нельзя. Из-за того, что они - Туми, из-за того, как люди про него думают, из-за его ремесла, из-за того, что им тут не верят.
Он стоял застыв и смотрел на кур, пригнув голову от палящего солнца. Надо бы ему сказать что-то, хоть словечко... Да нет, зачем. Сам все знает. Глухой, немой, а взрослый. Горячий
Но она повернулась и ушла в дом.
Кругом знали, что одного Туми посчитали колдуном, и кто говорил сожгли, кто говорил - утопили. Семье не доверяли, все у них мерли, а когда еще Бертиного мужа убило молнией, их и вовсе стали обходить стороной. Ребятишки в деревне Берту считали ведьмой, смотрели на нее издали, страшась черной одежи, и по ночам, в жутких снах она им строила козни. Она это знала, привыкла и только еще больше замкнулась. Каково ей, она не рассказывала никому, даже братьям, а им обоим она была верной опорой, заменила мать, и отца, и жену, и они не думали про то, что ей самой может быть трудно.
Нэйта Туми тоже сторонились, но это из-за ремесла, сам он был добрый, безвредный, и никто не судил его за то, что он глухонемой. Правда, странные звуки, хрюканье и клекот, какими он старался изобразить знакомый ему на вид людской смех, пугали ребятишек. Всех, кроме дочки Хэллоранов.
Хэллоранам несладко жилось. У деда еще была земля, дойные коровы, и он сам себя звал фермером. А сыну в наследство оставил больше долгов, чем прибытку, и землю пришлось продать. Артур Хэллоран сразу на все махнул рукой, видя, как бьется отец, семнадцати лет ушел из деревни и подался во флот. Вернулся он с покалеченной ногой, взял в жены Эми Кридик и теперь подряжался где ограду поставить, где снопы вязать, где картошку собрать - за поденную плату. Нрав у него был тяжелый, угрюмый, в деревне его не любили, просто терпели. У них был один ребенок, дочка Дженни. Она с самого рожденья была слабенькая, хворая, к году пошла, но ее почти не держали хилые ножки. В четыре года она заболела ревматизмом и чуть не умерла, и Хэллоран тогда говорил при народе, что оно бы и лучше, разом бы конец, мол, кому нужно увечное дитя, один страх, и сил больше нету из-за нее убиваться. Ей не велели бегать и даже отходить далеко от дома, пяти лет она, правда, пошла в школу, но другие дети с ней обращались как с ломкой куклой и боялись ее тронуть. Она ни с кем не играла, но иногда, когда сидела в классе или, в ясную погоду, возле спортивной площадки, бывало, кто-нибудь из детей жалел ее и нес к ней складную картинку. Но она казалась не такой, как все, будто и не человек, из-за прозрачной кожи, тонкой кости, из-за нежно-синих губ и кругов под глазами. Ни глупая, ни умная, она все молчала. И с ней было скучно.
И вот она стала наведываться к Нэйту Туми в плотницкую на задах у Коукеров. Он с ней не разговаривал, и ей было хорошо, потому что сама она зато говорила с ним больше, чем с другими, и восхищалась тем, как он смотрит прямо ей в лицо, на губы. Она научилась разбирать его клекот, понимала, когда он с ней соглашается, а когда - нет, хоть чаще он просто кивал или тряс головой и улыбался и снова принимался пилить, ладить доску, вбивать гвозди. Если на ее вопрос ответ требовался более подробный, он вынимал толстый плоский плотничий карандаш и старательно писал в своей тетрадке для мерок.
В каникулы она чуть не каждый день к нему заходила. Он угощал ее чаем из термоса, заваренным сестрой, и он к ней привык, ему было с ней хорошо, уютно. Она сидела на верстаке, он ее туда сажал, поднимал на руки, она не весила ничего, как перышко, и он пугался, обхватывая хрупкое тельце тяжелыми ручищами.
Оба больше молчали.
Нэйт был гробовщик. Хоть раз на неделе, а кто-нибудь в округе да умирал, и тогда он ехал на велосипеде к дому покойника и почтительно снимал шапку, прежде чем войти, снять мерку и получить распоряженья родных, записанные на листке бумаги. Вид смерти не пугал его, он к ней привык за долгие годы, и она утешала его, он понял, что если дойдешь до такого покоя, тишины - тебе уж ничем не повредить и будет не больно и не страшно.
И когда склонялся над покойником, нежно касаясь его за работой, он вбирал в себя уверенность в воскресении и, воротясь в мастерскую, делал гроб благоговейно и спокойно. Он знал, что владеет ремеслом, и, кончив работу, всегда радовался, и дело свое почитал полезным, хорошим.
Но в то, что смерть заберет Дженни, он не мог поверить, хоть она была такая слабенькая. Он всегда ее любил, им одному в другом все нравилось, и он не мог примириться с тем, что она умрет или - вот уж не приведи Бог - будет мучиться. Снова ему вспоминался тот олененок.
Год назад она заболела тяжелой непонятной болезнью, а потом три раза за два месяца она падала и ломала кости - они стали у нее ломкие, как у птицы, и не срастались, а медленно крошились. Она уже не ходила, даже сесть сама не могла, и мать возила ее по деревне в коляске, а Хэллоран теперь еще больше ее стеснялся. В мастерскую к гробовщику ее не возили.
Нэйт Туми тосковал. Но, поразмыслив у себя над верстаком, он понял, что другого и ждать было нечего и одно чудно - как ее раньше-то к нему пускали. Он - Туми, а всем Туми не верят, хоть из них никто никого не обидел. Но одного Туми посчитали колдуном, а Бертиного мужа убило молнией, и Нэйт родился глухонемой. Тут поневоле призадумаешься, и в деревне радовались, что дом Туми стоит на отшибе.
И еще Нэйт понимал, что его боятся из-за ремесла, считается, что гробовщика встретить - к смерти и пустить его в дом без надобности накликать беду. А Хэллоран был суеверней других и вечно ждал несчастий, потому что на его семью они так и сыпались.
Дочка Хэллоранов вышла из больницы еще бледнее и худее прежнего, и, когда в хорошую погоду ее возили по деревне, люди обходили ее стороной, видя, что она не жилица. Нэйт как-то встретил ее, идучи домой обедать, и поразился тем, какие тоненькие у нее ножки, какая поникшая шея и мертвый взгляд. Ей-то зачем страдать? Он не мог этого вынести. Дома он дергал бахрому скатерти, ломал пальцы, стоял у двери, уставясь в сад. Берта понимала, что с ним что-то стряслось.
Теперь, когда она посылала его в сад за фасолью и за смородиной, крыжовником, он тяжело брел по тропе и обирал кусты скучно, без радости. А раньше, бывало, ему и напоминать не приходилось. Ягоды сами ждали Берту, блестящие, спелые, в большущих мисках на кухонном столе.
Впервые в жизни он обиделся на свою долю, позавидовал тем, кто слышит, кто болтает; ему стало горько. Зачем он родился в такой семье? Почему девочка болеет и ее к нему не пускают? Что он сделал, чем заслужил такое?
В тот день, когда сестра сказала ему про доктора, ему стало страшно идти в мастерскую, оставаться там одному. Но умер старый Барт, работник Фейзов, похороны назначили на среду, а он еще не кончил гроб. Нэйт позавидовал Барту, который был на год его моложе, смерть вдруг показалась ему завидной, показалось, что Барту хорошо, а в этом мире немногим есть толк оставаться. Жизнь ему надоела. Он измаялся.