Самервил (рассказы)
Шрифт:
Ему стало обидно и горько, что она бросила его тут с каким-то чужим, который чуть не подарил ему желуди, а сама преспокойно разговаривает со своим знакомым.
По дороге домой он спросил, увидят ли они его снова.
– Может, да, а может, нет. И все тебе надо знать, ах, какой любопытный.
Они шли быстро, все уже уходили из сада, уходили по бетонным скатам, к чаю, было чересчур холодно, потому и не падал снег, так она ему объяснила, и он совсем запыхался, поспевая за ней.
– Увидим - не увидим, мало ли. А может, мы увидим его еще в одном местечке.
–
Ответа не последовало.
– А он на работу не ходит?
Няня Фосет вскинулась:
– Конечно, ходит, все порядочные люди на работу ходят. За кого это ты меня принимаешь? Ну неужели я стану якшаться с бездельником, лоботрясом?
– Нет, - сказал Вильям.
– Может, мы еще увидим его на работе... Да, увидим, и ты не пожалеешь!
– А что он делает?
– Ну! Тебе ни за что не угадать!
– Няня Фосет схватила его за руку, и они перешли дорогу у Кенсингтон-Гор.
– Ты про такое и не слыхал, ты прямо не представляешь!
– Ой, ну скажи. Скажи!
– Сам узнаешь. Имей терпенье.
Лицо у нее раскраснелось на ветру. Он не решался спросить, чем ее знакомый не такой, как все, что в нем такого особенного, как ему удалось избежать общего для всех мужчин приговора. С виду-то он как все. Но, может, еще удастся выведать у него, в чем тут хитрость, если они еще увидятся, надо будет посмотреть, послушать и разгадать причину снисхожденья няни Фосет.
Чай ему дали в жемчужно-серой гостиной, с абрикосовым датским пирожным, которое принесла бабушка с Кэдоган-сквера.
– Сегодня в парк не идем, идем в другое место, это будет сюрприз.
На него надели лучшие брюки и белую рубашку. Мама ушла.
– Только, чур, ни гу-гу, - сказала няня Фосет. Он не знал, что это будет, боялся спрашивать.
Они остановились возле гостиницы. Няня Фосет нагнулась к нему.
– Тебе будет весело, - сказала она и подержала его за руку, чтоб до него лучше дошло.
– Только не капризничай. Делай, что тебе скажет мой знакомый, и помни, что тебе повезло!
Он поднял на нее глаза, готовый ко всему. Няня Фосет расхохоталась.
– Опять глаза на мокром месте!
– сказала она.
– Горе ты мое. Мы на праздник идем, понял?
Они поднялись по широким белым мраморным ступеням гостиницы, вошли через крутящуюся дверь, и внутри было полутемно, мягко светились лампы, и ковры на полу были розовые. Няня Фосет крепко держала его за руку. Только через несколько минут появился ее знакомый. Выглядел он еще чудней, чем раньше, с зализанными волосами, в жилетке, будто он только что работал на лесах или его только что разбудили. Вильям подумал, что он, может, живет в гостинице, а может, и нет. Он состроил рожу, все лицо собрал к носу, а потом оно снова распустилось, опало, как кучка золы. Он ласково поглядел на няню Фосет.
– Ну, - сказал он.
– Все готово, в порядке.
– Не хватало, чтоб не в порядке было, - сказала няня Фосет.
Он от смеха взвыл по-ослиному и показал все свои длинные зубы.
– Мы-то небось черным ходом не пошли, - сказала няня
Нянин знакомый вытянул руку, ущипнул Вильяма за щеку и стал приплясывать на цыпочках.
Потом он сказал:
– Время поджимает, пора действовать, пристроить этого и так далее. Ну...
– и он подмигнул.
– Иди, - няня Фосет подтолкнула Вильяма в спину.
– И веди себя хорошо, я буду тут, а потом тебя заберу, понял?
Нянин знакомый помахал рукой, показал на пустой холл, где стояли кресла, зеленые с золотом.
– Можно уютно посидеть, - сказал он, - чайку попить. Как? Ну, пошли наверх. Я скоро спущусь.
Он взял Вильяма за руку.
Он-то думал, что наверху все двери ведут только в номера, но когда они свернули направо, там оказались бежевые колонны и огромные фикусы, зеркала в золотых рамах, и они прошли в другой холл.
– Ну, сейчас развлечемся?
– спросил знакомый.
Вильям насупился.
– Да ты и разговаривать не умеешь? Язычок проглотил?
Он ужасно на него покосился, и резиновое лицо сжалось, покраснело, а потом его вспорола усмешка и все опять переменилось. Вильям подумал: интересно, когда он спит, лицо у него меняется или нет?
– А куда мы идем?
Они остановились. Знакомый легонько похлопал его по спине.
– В гости. На праздник. Ясно?
– А-а. К вам в гости?
– Нет.
Впереди, выпустив шум голосов, распахнулась дверь.
– От тебя ничего не требуется, только глупостей не болтай, веди себя хорошо, играйся.
Больше он ничего ему не объяснил.
На рождество он ходил на четыре праздника, только не в гостиницу, и каждый раз он мучился и молился, чтоб больше не было праздников. И вот из-за спины няниного знакомого он заглянул в зал, и там толпились чужие дети, в лентах, тюле и бархате, в белых рубашках, клетчатых галстучках, и ему свело живот от страха. Мало ли зачем его сюда привели.
– О, вот это хорошо, просто чудесно!
– сказала женщина в лиловом, наклоняясь над ним.
– Просто прекрасно! Мы тебя ждали.
– И она повернулась к другой, рядом.
– Ребенок нашего затейника!
– сказала она, и обе засмеялись, а потом стали смотреть, кому бы его поручить.
– Его зовут Вильям, - сказала она.
Он-то думал, что на праздниках всегда встречаешь одних и тех же людей: кузину Софи, двойняшек Крессетов и толстого Майкла, а тут он никого не знал и стеснялся и не мог с ними играть.
– Нам велели тебя не обижать, - сказал один мальчик.
Вильям стоял, думал про то, как няня Фосет и знакомый где-то в самом низу застланной ковром лестницы пьют в пустом холле чай.
Потом праздник оказался как праздник, все было как всегда, те же ужасы, жутко невкусный чай и бисквиты в вощеных коробочках, большие девчонки постарше, которые вечно пялят на человека глаза. Были игры, в которых он проигрывал, были танцы, для которых он не захватил лакированных туфелек. Женщина в лиловом хохотала, хлопала в ладоши, меняла пластинки, а время от времени она брала его за руку и подводила к остальным: