Самодержавный попаданец. Петр Освободитель
Шрифт:
Тут Степан Иванович вздрогнул, припомнив яростный взгляд императора и с тихой угрозой сказанные слова: «Мзду хоть раз возьмешь или кого от наказания убережешь, в такую дыру законопачу, что хуже смерти твоя жизнь станет!»
А теперь этот «стрелок» выискался! А почему?! Да потому что брат его в губернии Тайную экспедицию возглавлял, а вице-губернатором дядя. И вся эта троица так пять лет забавлялась, пока одна девка случайно жива не осталась. И не дура оказалась — до столицы добралась и в Собственную Его Величества канцелярию обратилась.
Степан
Спасла только правда — Шешковский сном-духом не ведал о злодействах, что его собственный чиновник покрывал, а посему царь-батюшка простил, но приказал всех виновных под суд отдать. И хотя при встрече Петр Федорович на ложь проверит, но этого инквизитор не боялся. Хуже другое — если его люди кого-либо упустят или, что еще хуже, невиновного притянут к «делу» сему, вот тогда с него спрос и будет. А это неизбежно — Девиер с Волковым свою выгоду не упустят, они на людишек из Тайной экспедиции пригляд свой крепкий держат…
Юконский острог
— Кузьма, а ведь не утихомирятся никак колоши! Что они под нами крутятся все время? Ведь поняли давно, что стрелами нас не возьмешь, а мы их запросто в верхотуры свинцом наделим!
Алехан чуть высунулся из-за камня и посмотрел вниз, держа винтовку правой рукой. Тлинкиты уже не высовывались, кровавый урок был ими хорошо усвоен, но Орлова заметили, глазастые, и тут же подняли свирепый вой. Вскоре парочка индейцев высунулась на секунду из-за деревьев и вскинула луки — стрелы уже были наложены на тетиву.
Выстрелы грянули почти одновременно — стрела ударилась о камень, за который Алехан успел спрятаться. Зато казак пульнул намного метче, и колош, не успев оттянуть тетиву, рухнул на камни — на груди расплывалось кровавое пятно.
— Ты уж не суйся, ради Бога, Григорыч, — рассудительно вымолвил Кузьма. — Ведь в пятнашки со смертушкой играешь. А ну как попадут?! Раз смазали, два смазали, а в третий точно стрелу бросят!
— Так скучно лежать, дружище. Все бока на камнях отмял. Воевать охота, я им за моряка еще крови не выпустил.
— А ты без злобы на них смотри. Жизня — она такая, то в нас бьют, то мы в них. Кто лучше стреляет, тот и живет.
— А ты, брат, никак философ?
— Казак я иркутский, а не энтот твой хвилосов, паря. Оттого и жив по сию пору, что злости не испытываю. Туманит она глаза, промазать можно.
Казак поправил дерюжку, заблаговременно постеленную им на камень, чтоб тепло с тела человеческого не тянул, и, вытянув сухарик, захрустел, дробя его крепкими и белыми зубами. Хороши зубы у станичника, такими можно смело гвозди выдергивать.
— Мы, Григорыч, их вождей завалили насмерть, оттого они крутятся вокруг да около, мщения желают. И пока крови нашей не прольют, никуда отсюда не уйдут!
— А хрена им! — безмятежно отозвался гвардеец. — Брат мой вскоре припожалует да три шкуры с них сдерет.
— Так они засаду на пути, мыслю, поставили. Задержат острожных людишек немного и отойдут. А пока не суетятся, значится, за острогом пригляд держат. Здоровые они, как сохатые, и так же бегают. Ты уж похрусти сухариком, нам тут до вечера лежать придется!
— И то ладно, — согласился Алехан и засунул ладонь в мешок. Пошарился и извлек половинку морской галеты. Тверда была, как точильный камень, но крепким зубам вскоре поддалась, и вкусна — моряки ее специально с солью высушивают.
— Ты, Григорыч, на страже пока постой, а я чуток покемарю. Ночкой вполглаза спал…
— Почивай, Кузьма Андреич!
Алехану стало чуть стыдно. Еще бы, он сам спал как сурок, стащив на себя все теплое и полностью доверяя казаку, безмятежно. Зато сейчас молодая сила в нем бурлила, стрелять хотелось, а не спать. Какой тут сон, когда кровожадная стая обложила со всех сторон!
Мысли Алехана прервало тихое всхрапывание. Он покосился в сторону и завистливо вздохнул — ну и нервы у казака, даже в такой обстановке каждую минуту бережет. А сон есть самый лучший отдых…
Кагул
Петр с трудом дожевывал зажаренную на углях курицу. Где уж солдатский котел?! Потчевали его от души, что только та могла пожелать. Он посмотрел с тоской на щедро накрытый столик и сыто срыгнул: съел больше, чем мог, но меньше, чем хотел.
Зато силушка забурлила в теле, кровушка заходила — в который раз он убедился, что раны на нем заживают, как на собаке. Тело саднило, так и хотелось запустить пальцы под повязки и чесать, чесать, ногтями хорошо пройтись. Но нельзя — это он прекрасно понимал, а потому сдерживался, лениво двигая челюстями.
— Государь! — Полог шатра отдернулся, и зашел генерал Румянцев. Не Зимний дворец, чтоб с докладом входить! — Визирь Халиль-паша прибыл для переговоров. Турки сдаются, сложили оружие. Воевать уже не желают, разбежались по окрестностям. Казаки сгоняют их, как овец.
— Ага, — только и сказал Петр и подумал, что Румянцев сможет полностью заменить погибшего Гудовича. Как ни крути, но у него два полководца крупного калибра, и Суворову нужно освободить дорогу, не связывать на будущее руки. А потому стоит…
— Присаживайтесь, Петр Александрович. Разделите со мной трапезу. А турки подождут пару часиков на солнышке. Им такое стояние только на пользу пойдет. Восток — дело тонкое, а потому османы прекрасно знают, что такое — горе побежденным!
— Благодарствую, ваше величество…
— Садись за стол, не отнекивайся. Генералы наши дело знают добре, нечего нянькой при них быть. Садись и ешь! Со вчерашнего вечера ведь не ел?
— Не до того было, государь…
Румянцев, умытый, сменивший запыленный и порванный мундир новым, посмотрел на императора, тяжело вздохнул и уселся за столик. Положил цыпленка на блюдо и принялся есть с видимой неохотой, так, как бы оказывая милость.