Самодержец пустыни

Юзефович Леонид Абрамович

На первый взгляд, нет никакой логики в том, что библейский Михаил появится на руинах России и Европы, поглощенных “желтым потопом” и обращенных в “желтую веру”. Однако противоречие исчезает, если на место “Михаила, князя великого”, в ком Унгерн не мог не узнать архангела Михаила, предводителя небесного воинства в последней битве сил Света и Тьмы, поставить не Михаила Романова, а Будду Майтрейю, по-монгольски – Майдари. В китайской транскрипции – Милэ, имя буддийского мессии и вовсе приближается к имени спасителя из “Книги пророка Даниила”.

О существовании этого чрезвычайно чтимого в Монголии и Тибете божества Унгерн, безусловно, знал и по крайней мере однажды, в день коронации Богдо-гэгена, побывал в столичном Майдари-сум. Вряд ли ему известны были все детали пребывания Майдари на небе “Тушита” – в мире богов на вершине

горы Сумеру, где ныне он находится в чине бодисатвы, но достаточно было усвоить главное: его явление человечеству состоится после триумфа Шамбалы, когда “колесо учения” прокатится по всему миру и все народы земли объединятся под скипетром праведного властителя-чакравартина, каковыми в прошлом признавались Чингисхан и Хубилай. Затем наступит вселенское царство Майдари – принципиально новый период всемирной истории, своего рода постистория. Поэтому Майдари изображался восседающим на лотосовом троне со спущенной вниз одной ногой – в знак готовности сойти на землю.

Ожидалось, что воинство Шамбалы выйдет из недр земли не раньше, чем нарастающая с каждым поколением испорченность мира достигнет того предела, за которым он просто не сможет существовать. Приходу Майдари будут предшествовать обычные перед концом света бедствия: эпидемии, смуты, войны, голод, упадок нравов, физическое вырождение человека и животных – словом, все то, что, по пророчеству Даниила, предвещало пришествие Михаила и что Унгерн в годы Гражданской войны наблюдал в настоящем или предвидел в ближайшем будущем.

Он, возможно, со всей определенностью так и не сформулировал для себя тезис о том, что “северная война” и Армагеддон, архангел Михаил и Ригден-Джапо как воплощение Майтрейи-Майдари есть не более чем разные имена одних сущностей, и уж тем более не хотел распространяться об этом перед красными командирами и политработниками, но если это так, тогда разнородные элементы его сумбурной эсхатологии уже не кажутся противоречащими друг другу. Реставрация европейских монарших домов и династии Цин становится прологом вселенской теократии синкретического толка, вера в богооткровенность Священного Писания легко согласуется с прогнозом о близком конце христианского Запада и торжестве буддизма, а сведения о возникшем в Вавилоне “еврейском интернационале” – с представлениями об издавна противостоящих ему и действующих в столь же глубокой конспирации обитателях Шамбалы. В этом случае система взглядов Унгерна обретает завершенность, цельность и абсолютную самодостаточность, свойственные продуктам параноического мышления. Она мало отличается от аналогичных концепций легиона доморощенных мистиков теософской закваски, скучных психопатов или энтузиастов-самоучек и не представляла бы никакого интереса, если бы ее автор складывал эти кубики за письменным столом, а не в монгольской степи, ощущая себя и пророком, и первой зарницей близящейся грозы.

Накануне

1

Вернувшись из Ван-Хурэ в Ургу, Унгерн продолжил подготовку к походу на Советскую Россию. Тогда же он задумался о необходимости идеологического обоснования этой акции, в итоге появился программный “Приказ русским отрядам на территории советской Сибири”, известный как “Приказ № 15”. Отпечатанный в консульской типографии в большом количестве экземпляров, он, в отличие от других связанных с Унгерном документов, не был погребен в архивах и не раз воспроизводился в советской и эмигрантской печати. Кто-то называл его “мистическим”, кто-то – “живодерским”, а Рябухин рассматривал этот странный циркуляр как “продукт помраченного сознания”. Здесь, несомненно, отразились идеи Унгерна, хотя сам он едва ли приложил к нему руку, выступая, главным образом, в роли заказчика и редактора. Непосредственное авторство принадлежало, по одним сведениям, Оссендовскому и полуфиктивному начальнику штаба дивизии Ивановскому, по другим – приказ был плодом коллективного творчества не только этих двоих, но еще и Войцеховича, и Тизенгаузена, и его жены Архангельской – ургинской симпатии барона. Голубев сообщает, что пятеро соавторов трудились над ним в течение трех дней, распределив, очевидно, между собой параграфы чисто военного и политического содержания. Результатом их усилий и стал знаменитый “Приказ № 15”, “равного которому не помнит русская история”.

“Вы, кажется, воевали на своем веку порядочно и знаете, что этот приказ является совершенно необычным”, –

обращаясь к пленному барону, констатирует один из членов следственной комиссии. “Думали ли вы, что он будет распространяться помимо ваших войск, попадет к населению? ” – спрашивает другой. Утвердительный ответ не избавляет следователей от недоумений: “Вы знали состав населения: казаки и инородцы. Разбираться в такой отвлеченной философской штуке, как этот приказ, для них трудно”. Следует еще несколько аналогичных соображений, призванных уличить Унгерна в нежелании раскрыть подлинные мотивы издания “Приказа № 15”, наконец тот не выдерживает и отвечает коротко: “Судьба играет роль. Приказ остается бумагой”.

На другом допросе Унгерн объяснил, что издал этот приказ с целью “придать большее значение походу”, однако особых надежд на него не возлагал, и вообще – “бумага все терпит”. Сам же он надеялся не на приказ, а на “военное счастье, всегда ему сопутствовавшее и лишь теперь изменившее”.

В преамбуле чувствуется легкое перо Оссендовского. Литературную карьеру он начинал как русский, а не как польский писатель, к тому же набил руку на таких воззваниях, когда служил в Осведомительном отделе у Колчака. Впрочем, и Архангельской с ее бойким умом вполне по силам было имитировать стиль тогдашней казенной публицистики правого толка: “Россия создавалась постепенно, из малых народностей, спаянных единством веры, племенным родством, а впоследствии особенностью государственных начал. Пока не коснулись России в ней по ее составу и характеру не применимые принципы революционной культуры, она оставалась могущественной, крепко сплоченной империей. Революционная буря с Запада глубоко расшатала государственный механизм, оторвав интеллигенцию от общего русла народной мысли и надежд. Народ, руководимый интеллигенцией, как общественно-политической, так и либерально-бюрократической, сохраняя в недрах своей души преданность Вере, Царю и Отечеству, начал сбиваться с прямого пути, указанного всем складом души и жизни народной, теряя прежнее, давнее величие и мощь страны, устои, перебрасывался от бунта с царями-самозванцами к анархической революции и потерял самого себя”. И т. д.

Затем идут параграфы, определяющие маршруты движения войск, способы создания повстанческих отрядов, их тактику, порядок снабжения и пр. Их автором были, вероятно, Ивановский и Войцехович, но наверняка дело не обошлось без подробных устных, а то и конспективных письменных указаний Унгерна.

В этой части приказа наибольшую известность приобрели два пункта, посвященные методам санации захваченных территорий.

Это 9-й: “Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их конфисковывать”.

И 10-й: “Суд над виновными м. б. или дисциплинарный, или в виде применения разнородных степеней смертной казни. В борьбе с преступными разрушителями и осквернителями России помнить, что по мере совершенного упадка нравов в России и полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться старой оценкой. Мера наказания может быть лишь одна – смертная казнь разных степеней. Старые основы правосудия изменились.

Нет “правды и милости” [171] . Теперь должны существовать “правда и безжалостная суровость”. Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человека, должно быть вырвано с корнем. Ярости народной против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставить преград. Помнить, что перед народом встал вопрос “быть или не быть”. Единоличным начальникам, карающим преступников, помнить об искоренении зла навсегда и до конца, и о том, что справедливость – в неуклонном суде”.

171

Подразумеваются известные слова Александра II: “Правда и милость да царствуют в судах”.

Все это – идеи самого Унгерна. Эксцентричный 18-й пункт тоже не мог возникнуть без его вмешательства, здесь ощущается типичная для фронтовика неприязнь к штабным, усилившаяся в годы Гражданской войны, когда штабы в белых армиях разрослись до немыслимых пределов. На такие должности рекомендовалось назначать “поляков, иностранцев и инородцев”, а для того, чтобы отделить “эту сволочь”, как называл Унгерн тыловиков, от строевых солдат и офицеров, им предписывалось носить погоны не вдоль плеча, а поперек.