Самое ценное в жизни
Шрифт:
Прильнул к ее губам, томительно поцеловал. Провел руками по хрупким плечам, спустив с них тонкие шелковые бретельки.
– Не совсем хорошо получилось в первый раз. Но сдержаться, я думаю, на моем месте не смог бы никто. Но теперь я всё сделаю правильно!
Татьяна хотела ему сказать, что всё хорошо, но он прильнул к ней в требовательном поцелуе и слова вылетели из головы. Она изнемогала от его настойчивых ласк, от горячих трепетных рук, от нежных слов, что он без устали шептал ей. Провела рукой по его щеке и удивилась – она была гладкой,
– Ты что, брился на ночь?
Он счастливо засмеялся:
– Милая, я всегда бреюсь на ночь, чтобы не колоть твою нежную кожу. Последнее время это имело не практический смысл, а превратилось в некий магический ритуал – если буду упорно бриться каждый вечер, то рано или поздно, но ты придешь ко мне.
– А почему ты сам не приходил?
Он горестно вздохнул.
– Как я мог? Ты же сказала, что не хочешь больше меня видеть. А умолять я не хотел. Ты бы по доброте душевной пожалела, а я бы потом всю жизнь думал, что ты живешь со мной из жалости.
Понимая, что творится в его душе, Татьяна молча поцеловала его в уголок скорбно сжатого рта, и он тут же перехватил инициативу. Только она успокаивалась и начинала засыпать, как он снова и снова будил ее поцелуями и нежными ласками.
Наконец, не выдержав, она поймала его жадные руки и спросила:
– Ты хочешь не спать до утра? Но ведь тебе завтра на работу. Я-то и днем смогу поспать, а ты?
Он обвел кончиком языка контур ее губ и признался:
– Не могу насытиться. Я так долго этого ждал. Откровенно, говоря, отчаялся. Ты была так далека и холодна. Я испугался, что ты жалеешь, что осталась со мной – я ведь так многого тебя лишил.
Она запротестовала, шутя сдерживая его ищущие руки, легшие ей на грудь:
– Ты мне дал очень, очень много! Ты дал мне любовь! А все остальное мне не нужно – я ведь простая женщина.
Он пылко воскликнул:
– Ты необыкновенная женщина! И я отчаянно тебя люблю.
Она тихо засмеялась и отпустила его руки…
Утром на работе он чувствовал себя так, будто в него влили божественные силы. Усталости после бессонной ночи не было совершенно. У него так блестели глаза, что сметливая Фаина Генриховна вечером мечтательно сказала мужу:
– Знаешь, Вася, не смейся, но Владимир Матвеевич сегодня просто сиял от счастья.
Василий Иванович подозрительно посмотрел на жену.
– Да с чего ему сиять-то?
– Ну, ты сам посуди: ходил-ходил хмурый, унылый, а тут довольный такой, я бы сказала, сытый, как кот. Только что не урчит.
Муж с неодобрением посмотрел на фантазерку.
– Ну и что с ним, по-твоему, случилось?
Фаина Генриховна упрямо сказала, стоя на своем:
– Я думаю, он с женой помирился!
Муж сердито махнул рукой, думая про пришедшие наконец сегодня запчасти для своего трактора. Завтра после месяца простоя можно будет приступить к ремонту. Это волновало его куда больше глупых выдумок жены.
– Да ну тебя! Чего им мириться, они и не ссорились.
Но жена осталась при своем мнении.
Вечером Владимир привычно искупал сына, промокнул крепенькое тельце махровым полотенцем и подложил к мамочкиной груди. Татьяна счастливо засмеялась.
– Владимир! Ты смотришь на меня еще жаднее, чем он схватил грудь! Ты не устал за прошлую ночь? Неужели хочешь ее повторить?
Он широко развернул плечи и выпятил грудь, как на генеральском параде.
– Да с чего же мне уставать?
– Ты же весь день работал, да еще в обед не ел.
Он послушно согласился:
– Не ел, это точно. Некогда, поважнее дела были. – И посмотрел на нее таким откровенно плотоядным взглядом, что она вспомнила его бесстыдные ласки, которыми он занимался вместо обеда, и зарумянилась.
– Конечно, некогда. Если так дело пойдет и дальше, от тебя останется один скелет.
Он хрипловато рассмеялся, но успокоил:
– Да я поел в городе в кафе, когда после обеда гоняли в сельхозтехнику.
Нетерпеливо посмотрел на жадно чмокающего сына.
– Ну давай, давай скорей! Теперь папочкина очередь!
Сын оторвался от груди, но только затем, чтобы с укором посмотреть на конкурента, и снова старательно зачмокал, придерживая грудь маленькими цепкими ручонками.
Родители посмотрели друг на друга и дружно засмеялись. Наконец малыш перестал сосать, сладко зевнул и закрыл глазки. Владимир быстро уложил его в кроватку и обнял Татьяну. Но не стал целовать, как она ожидала, а тихо спросил:
– Таня, ты выйдешь за меня замуж?
Она нерешительно сказала, положив руку ему на ладонь:
– Конечно, но не сейчас. Лучше летом, когда Сашка бросит грудь. Не хочу быть коровой, у которой молоко с вымени капает.
Он завладел ее рукой, провел тыльной стороной ладони по щеке, коротко вздохнул от переполнявшего его чувства любви, и попытался уговорить:
– А если тихо зарегистрироваться?
Она согласилась, воззвав к его практической сметке:
– А по-другому и не получится. Что за свадьба с таким приданым? – она кивнула на кроватку со спящим наследником. – Но вечер делать придется всё равно. Даже если звать только близких родственников и друзей, наберется человек пятьдесят. Вот ты что, никого из правления не позовешь?
Он горько вздохнул, признавая её правоту.
– Ты права, всех позову. Но хотелось бы побыстрей.
Она удивилась.
– А какая разница? Ведь всё равно мы живем вместе.
Владимир смущенно признался:
– Да со штампом в паспорте как-то спокойнее. Надежнее как-то. – И стал нежно ее целовать, всё сильнее прижимая к себе.
Регистрировались они даже не летом, а в сентябре следующего года. В конце лета Сашке дали попробовать коровьего молока, и оно так ему понравилось, что он незамедлительно бросил грудь.