Самое лучшее случается неожиданно
Шрифт:
Дорогая, любимая мама, за время твоей болезни я привык к боли, за долгие шесть лет научился сосуществовать с ней, принимать как данность. Но вера Орлова - это совсем другое. Можно ли переломить себя и заставить сердце не болеть и не вспоминать её? Я думал, что это возможно, силы найдутся, стоит только приќнудить мысли не возвращаться к прошлому ежеминутно. Так я уже поступил однажды. Но теперь, когда с наступлением темноты эта новая острая боль вдруг выходит из-под контроля, возрождается, манит несбыточным счастьем, мне становится так невыносимо, что хочется выть на луну. И я понимаю, что эта боль не исчезнет, она будет возрождаться раз за разом - вспышками в исстрадавшемся сердце,
Мама-а...! Я зажмурил глаза и завыл в голос...
На работе я взял отпуск на месяц. Не мог приходить в офис, в котором проработал почти двадцать лет, и который стал пустым после ухода Веры Орловой. Всё здесь напоминало о ней.
Оповестив всех, что уезжаю в дом отдыха, я никуда не уехал из города и попытался написать окончание уже почти готового романа. Но вдохновение улетучилось куда-то, строчки выходили серыми, унылыми и пресными. Я перестал отвечать на телефонные звонки, стал избегать встреч с друзьями. Избегал даже Людмилы, которая звонила на мобильный по нескольку раз в день и слала письма на мой электронный адрес в Интернете. Никому ничего объяснять не хотелось. Потеряв интерес к жизни, я отказался от борьбы за неё, - не скучал, не жаловался, лишь хотел, чтобы и жизнь позабыла про меня. Если бы сейчас за окном рушился мир, мне было бы всё равно.
Людмила, похоже, всё поняла, приняла моё поведение как данность и отступилась, прислав мне на электронную почту: "Странный выбор - избегать тех, кто тебя любит, и отдавать свою любовь тому, кого больше никогда не увидишь и кому ты совсем не нужен". На это я ничего не ответил. Да и что тут можно было ответить?
Моими молчаливыми близкими друзьями стали водка и коньяк.
Когда я приходил в себя днём, то не мог сообразить - среда сегодня или понедельник? Я включал телевизор и ждал программу "Новости".
Когда-то уютная трёхкомнатная квартира превратилась в конуру опустившегося холостяка, правда, со строго регламентированным количеством мусора и пустых бутылок, и периодически появляющейся Марией Александровной - сиделкой мамы. Мария Александровна, поворчав, наводила внешний порядок и удалялась. Но я был благодарен ей, потому что после смерти мамы только она беспокоилась о моём существовании.
Раз в два дня я выходил на улицу, совершая короткие прогулки от дома до ближайшего магазина. Потом запирал входную дверь на все замки и продолжал пить, не находя ответа на вопрос: для чего я ещё живу? И ощущал себя чужим в мире, который никак не возможно было изменить по воле писателя...
– тут я был бессилен и не хотел сопротивляться. И уже почти не помнил, сколько мне лет, где работаю и когда нужно выходить на эту работу. От прожитой жизни остались рваные лоскуты никуда не ведущих воспоминаний. В них и мама, и Вера Орлова стали лишь тенью из недавнего прошлого. Светлой тенью. Всё остальное лежало под толстым слоем серой пыли забвения. Счастливчик тот, кто ничего не помнит.
Если я вставал в час или два ночи, то бродил, не включая света, по пустой квартире. Трогал вещи и понимал, что они какие-то не мои, и квартира тоже какая-то не моя, - будто я живу в гостинице, где есть всё, что нужно, но после ухода мамы уюта в ней больше нет. Из окна моей комнаты открывался вид не на город, а на серое полотно художника-наркомана с не похожими на настоящие домами с серыми крышами, на пустые кривые улицы с редкими одинокими прохожими с такими же серыми лицами. Что-то непонятное и тоскливое, не подвластное человеческому разуму, смотрело на меня снаружи. Сквозь
Сегодня была ещё одна такая ночь. Где-то высоко в тёмном небе полная луна плыла над спящим городом, заглядывая в притихшие дворы и освещая их холодным бледным светом. Я вспомнил, что по библейской легенде из Торы первой женой Адама была Лилит. По сути, она была первой феминисткой - хотела во всём быть выше Адама. Адам не согласился с её притязаниями. Лилит сбежала от него. Три ангела занялись поисками, и нашли её занимающуюся распутством в компании трёх демонов... Она плохо кончила - с той поры ей была уготована участь вечно пребывать на тёмной стороне луны... Теперь, когда наступает полнолуние, страшное влияние Лилит земные женщины чувствуют особо остро - у них она усиливает гордыню и заставляет нетерпимо относиться к мужчинам, нанося удар по семье, по детям, по будущему. Вот такая вот Лилит - первая женщина...
Я заварил чай из пакетика и угрюмо ждал рассвета. Холодная бурда в чашке вполне соответствовала моему настроению.
Когда стрелка часов доползла до семи, я открыл дверь в ванную, механически побрился, почистил зубы, затем, - как привык за последние шесть лет, - зашёл в мамину комнату и сел возле её постели. Сидел несколько минут, как раз столько времени, сколько нужно было на утренний разговор с мамой, измерение температуры и давления. С её подушки на меня смотрел фотопортрет в рамке. "Доброе утро!" - сказал я портрету и посидел ещё немного, будто в ожидании ответа. Затем встал, прошёл на кухню, приготовил на завтрак яичницу. Выпил водки. Потом выпил ещё. За маму, за Веру, за хорошую погоду... пил много и мало закусывал. Потом кое-как дошёл до своей кровати и провалился в сон.
Разбудил меня длинный звонок, доносившийся из коридора. В дверь моей квартиры стучали. Я открыл глаза и какое-то время лежал, пытаясь поймать реальность. Вставать не хотелось. Я не ждал никого. Но звонок продолжал звенеть, а стук не прекращался. Кто бы там мог быть такой настойчивый? У Марии Александровны имелись ключи от всех замков. Когда мне порядком надоела эта какофония звона и стука, я поднялся с кровати и, неуверенно спотыкаясь, пошёл посмотреть на настырного гостя.
На пороге стоял Колька Подружный собственной персоной.
– Ты чего в такую рань?
– вместо приветствия проворчал я.
– Обед на дворе!
– усмехнулся Колян.
– Войти можно?
Не скажу, что меня сильно обрадовал его приход, но всё-таки какое-то разнообразие он вносил, и я впустил друга.
Подружный прошёл в квартиру, по-хозяйски оглядел комнаты, затем появился на кухне, где я уже ставил на стол начатую бутылку водки и две рюмки. На закуску в холодильнике остались только чёрный хлеб и килька в томате. Было ещё пару яиц, но снова жарить яичницу не хотелось.
– Присаживайся, - показал я взглядом на один из свободных стульев.
– Не богато, - криво усмехнулся гость, взглянув на убранство стола.
– Мне хватает, - отозвался я.
– Зачем пришёл?
– Узнать, как ты...
– Подружный внимательно разглядывал меня.
– Телефон не берёшь, на электронную почту не отвечаешь. Послезавтра тебе выходить на работу. Что-то ты похудел сильно, Витёк, осунулся. Давно приехал?
– Я никуда не уезжал.
– Говорить правду было не обязательно, но и врать не хотелось.