Самое таинственное убийство
Шрифт:
— Да вот, пришлось п… позаимствовать, — показал он на забинтованную руку. — И я открыл одну важную вещь. — Мишель приблизился к гостю и шепотом произнес: — Я — робот!.. Да, белковый робот.
— Ты? Робот?
— Да.
— Ерунда какая!
— Нет, не ерунда.
— Такие исследования не делаются в домашних условиях. И потом, посуди сам, это не вяжется ни с какой логикой. Предположим на минуту, что ты прав. Как же никто в семье не заметил, что ты — робот?
— Очень п… просто. Все Члены семьи — роботы.
— А Завара?
— И отец, разумеется. Вот почему я и говорю, что с отцом все просто: нужно заказать его д… двойник, как это делается для роботов.
— Может ли белковый получить высшую премию, заслужить признание физиков всего мира?
— О чем ты говоришь, Эребро! — воскликнул юноша. — Вспомни Сванте.
— Логично, — Эребро почесал в затылке. — А кто же, по-твоему, я? Тоже робот?
— Конечно. И ты, и миллиарды тех, кто продолжает именовать себя людьми. Весь род человеческий — искусственная популяция.
— А как же… семейные отношения… Рост, старение, смерть… Наконец, чувства, которые мы испытываем друг к другу… — Эребро был ошарашен.
— Все п… программируется на этом свете, разве ты не знаешь? А еще физик.
— Но кому понадобилось высевать такую популяцию?
— Почем я знаю? Какой-нибудь внеземной цивилизации. Ставим же мы опыты над п… плесенью. Мы для них — одушевленные манекены, наделенные способностью двигаться и размножаться. Эти качества у нас запрограммированы.
— У тебя концы с концами не сходятся. Если кто-то слепил нас, как же мы-то сумели создавать других белковых? Того же, например, Сванте Филимена, или сервороботов?
— Второе поколение, только и всего. Разве ты не знаешь, что м… машины могут создавать машины? И так далее, до бесконечности.
— Значит, и Даниель — белковый робот?
— И… почему ты спрашиваешь про Даниель? — подозрительно посмотрел на него юноша.
— Мне казалось, ты к ней неравнодушен.
— Ты п… проницателен. Да, раньше она мне нравилась. До разговора с одним б… белковым.
— Что же изменилось?
— Все. Я п… понял, что и Радомилич — не исключение, она тоже робот.
— Это белковый сказал тебе?
— Нет, я сам догадался, ну, а разве может робот полюбить робота? Это ведь профанация подлинных чувств, даже если их программируют м… могущественные их с… создатели. Так что, запомни, Эребро: все наши чувства фикция. Такой же мираж, который явился Рабиделю в кабинете отца.
— Но Сванте доказал, что…
— Ваш Сванте — лжец величайшей марки. Я понял это, к сожалению, поздно.
«Поистине, в каждом сумасшествии есть своя система», — подумал Эребро и спросил:
— Ты не веришь Филимену?
— Ни единому слову. Он хочет увести человечество на гибельную тропу, теряющуюся в болоте. Недурно бы в… выяснить, чье задание он выполняет. Вспомни ночь м… мозговой атаки: он всех подминал под себя, всем навязывал
— Зачем ему это?
— Может, он ставленник чужой могущественной цивилизации. А может, для своих белковых собратьев старается, освобождает для них жизненное пространство.
— Эксперты, в том числе и физики, признали его правоту. И высоко оценили его открытия.
— Ты сущий младенец, Эребро: разве мог бы С… Сванте сам сделать эти открытия? Их явно ему п… подсказали. И потом, робот роботу запросто поверит.
— Ты робот, да я робот — два сапога пара. Будь по-твоему, Мишель. Но почему ты все время торчишь в своей конуре? Собратья по белку соскучились по тебе.
— Кого ты имеешь в виду?
— Твою сестру и мать. Ну, и себя.
— Ты же в… видишь, как я занят. Выше головы, — кивнул он на неуклюжий аппарат, из которого по-прежнему вилась тонкая струйка дыма. — Может быть, от этой работы зависит судьба человечества. Ведь пока из людей прозрел один я.
— Что же, так и будешь сидеть без свежего воздуха? Пойдем во двор, прогуляемся.
Мишель заколебался. Подошел к окну, посмотрел на наружный градусник:
— Мороз.
Эребро усмехнулся:
— Сванте Филимен — тот вообще жил в неотапливаемой комнате. С каких пор роботы боятся мороза?
— Не шути т… так. — У Мишеля желваки заходили под кожей. — Как бы п… потом жалеть не пришлось.
— Пойдем хоть в оранжерею заглянем.
Мишель согласился.
Когда они шли по пустынному переходу, Эребро, не выдержав, спросил:
— Что ты все время оглядываешься, дружище? Боишься кого-нибудь, что ли?
— Нет, это я т… так, — буркнул Мишель, но оглядываться перестал.
…Оранжерея встретила их пряными ароматами экзотических растений, среди которых выделялся нежный и сильный аромат венерианского трабо. Они шли по узкой, еле заметной тропинке, протоптанной Делионом и Рабиделем во время нескончаемых шахматных баталий. После отъезда физиков здесь успела пробиться молодая трава, под которой тропинка почти исчезла. Оранжерейной растительности, защищенной установками искусственного микроклимата, не было дела до того, что за стенами бушует ветреная и снежная зима.
Эребро размышлял о новой навязчивой идее, овладевшей собеседником. Что это? Юношеское желание оригинальничать, противопоставить себя всем?
Или дальние последствия нового вида излучения — голубого свечения? А может, в суждениях Мишеля есть рациональное зерно?..
Кварцевое солнце палило во всю — в оранжерее стоял полдень. От жирного чернозема поднимался пар, который шевелил молодые травинки.
— Как это Даниель может быть роботом? — нарушил молчание Эребро. — Ведь она — само совершенство.